Голос больной стал пронзителен:
– Если вы не можете снять так, как я хочу, не снимайте вообще!
Муж подошёл к ней поближе.
– Успокойся, Сайни, – сказал он и мановением руки удалил остальных из комнаты.
Когда газетчики уезжали с Тёплой Топи, Банзен сказал:
– Не забудь вписать эти снимки мне в платежку. Работёнка сущее дрянцо! Да понимаешь ли ты, что я три часа работал без перекура? И эта щипаная курица в кресле на колёсах была последней каплей! К тому же не люблю я снимать кошек.
– Это животное было необычайно нервозным, – отозвался Квиллер.
– А вот Паоло мне очень помог. Я ему сунул парочку баксов.
– Кажется, он милый малыш,
– Он по дому тоскует. Копит, чтобы вернуться в Мехико. Ручаюсь, Тейт платит ему одним арахисом.
– Лайк мне говорил, что его коллекция тянет на семьсот пятьдесят тысяч долларов.
– Это меня бесит, – сказал Банзен. – Человек вроде Тейта может ухайдакивать миллионы на чайники, а я с трудом оплачиваю счета за молоко.
– Вы, женатики, воображаете, что самая печальная судьба досталась именно вам, – упрекнул его Квиллер. – По крайней мере, ты едешь домой! А погляди на меня: живу в меблированной квартире, питаюсь в забегаловках и вот уже месяц не имел приличной свиданки с дамой.
– У тебя же всегда есть Фрэн Ангер!
– Издеваешься?
– Мужчине твоего возраста нельзя быть чересчур разборчивым.
– Хха! – Квиллер на дюйм втянул живот и расправил усы. – Я всё ещё подумываю о подходящей кандидатуре, но дефицит женщин, кажется, всё растёт.
– Ты уже подыскал себе новое жильё?
– Некогда мне было искать.
– А почему бы тебе не озадачить этой проблемой твоего смышлёного кота? Дай ему газету с объявлениями и позволь сделать несколько телефонных звонков!
Квиллер хранил молчание.
ЧЕТЫРЕ
Первый выпуск «Любезной обители» печатался чересчур гладко. Арчи Райкер даже сказал, что это дурной знак. Обошлось без купюр, оригинал-макет был само совершенство, разбивка оказалась идеально выровнена, а гранки – просто сверхъестественно чистыми.
Журнал отправился к читателям в субботу вечером вместе с воскресной газетой. С обложки сверкала яркой петрушечной зеленью и грибной белизной неповторимая резиденция на Тёплой Топи. Редакционные страницы были щедро прослоены объявлениями о матрацах и стиральных машинах. А на странице два поместили фото редактора «Любезной обители» с обвисшими усами и лишенным выражения взглядом – передержанный снимок с его старой полицейской пресс-карточки.
В воскресенье утром Дэвид Лайк позвонил Квиллеру домой.
– Вы проделали прекрасную работу, – грудным голосом сказал дизайнер, – и спасибо за неумеренные похвалы. Но где вы взяли это ваше фото? Вы на нём смахиваете на бассета.
Для репортёра это был радостный день: беспрестанно звонили друзья, чтобы поздравить. Позже пошёл дождь, но Квиллер вышел из дому и купил себе в морском ресторанчике хороший обед, а вечером побил в словесной игре кота – 20:4. Коко вылавливал когтями лёгкие словечки вроде
Кот словно что-то предчувствовал: в понедельник утром «Любезная обитель» попала в поле зрения служителей порядка.
Ранним утром Квиллера встряхнуло телефонным звонком. Он нащупал на ночном столике часы. Стрелки, когда он порядком проморгался, чтобы их различить, показывали шесть тридцать. Ещё не проснувшееся тело Квиллера неуклюже прошаркало к столу.
– Алло? – сухо спросил он.
– Квилл! Это Харолд!
В голосе главного редактора было что-то такое, что на мгновение парализовало голосовые связки Квиллера.
– Это Квиллер? – выкрикнул главный.
– У телефона, – пискнул в ответ репортёр.
– Вы слышали новости? Они вам звонили? – Слова главного звучали, как сигнал бедствия.
– Нет! Что стряслось? – Квиллер окончательно проснулся.
– Мне только что звонили из полиции. Наше фото на обложке – дом Тейта… ограблен!
– Что?! Что украли?
– Нефрит! По грубой прикидке – на полмиллиона долларов. И это не худшее. Миссис Тейт мертва… Квилл! Вы здесь? Вы меня поняли?
– Понял, – упавшим голосом сказал Квиллер. медленно опускаясь на стул. – Не могу поверить.
– Это трагедия per se, а то, что мы в неё впутаны, – ещё хуже.
– Убийство?
– Нет, слава Богу! Всё не настолько ужасно. Кажется, у неё был сердечный приступ.
– Она была тяжело больна. Наверное, услышала взломщиков и…
– Полиция хочет как можно скорее побеседовать с вами и Оддом Банзеном, – сказал главный. – Они хотят взять у вас отпечатки пальцев.
– Они хотят наши отпечатки? Хотят допросить нас?!
– Пустая формальность. Сказали, что это им поможет разобраться в отпечатках, которые возьмут в доме. Когда вы там делали снимки?
– В понедельник. Ровно неделю назад. – И Квиллер высказал то, о чем они оба думали: – Такая реклама не сулит журналу ничего доброго.
– Она может его раздавить! Что у вас припасено на следующее воскресенье?
– Старая конюшня, превращённая в дом. Принадлежит торговцу подержанными машинами, которому хочется видеть свое имя в газете. Я нашёл множество хороших домов, но владельцы не хотят, чтобы мы упоминали их имена и адреса – по той или иной причине.
– А теперь у них появилась ещё одна причина, – сказал главный, – чёрт бы её побрал!
Квиллер медленно повесил трубку и вперился в пространство, оценивая дурные вести. Коко во время этого необычного телефонного разговора не позволил себе ни малейшего вмешательства. Кот съёжился под туалетным столиком, неотступно следя за репортёром, – словно чувствовал всю серьёзность ситуации.
Квиллер поднял по тревоге Одда Банзена на его Дивной Опушке, и часа через два оба газетчика очутились в полицейском управлении, давая показания
Один из детективов спросил:
– Что пыталась сделать ваша газета? Дать наводку для грабежа?
Газетчики рассказали, как были посланы фотографировать интерьеры в доме на Тёплой Топи и как Тейт выдал ключ и наблюдал за отпиранием ниш. Рассказали, как ему хотелось, чтобы редчайшие экспонаты были сфотографированы.
– Кто был там ещё, когда вы снимали?
– Дизайнер Тейта, Дэвид Лайк… и мальчик—слуга, Паоло – и я заметил, как в кухне мелькнул ещё один слуга, – ответил Квиллер.
– Вы вступили в какой-либо контакт с мальчиком-слугой?
– О, конечно, – сказал Банзен. – Он три часа работал со мной, помогал устанавливать свет, оборудование перетаскивал. Славный малый! Я сунул ему парочку баксов.
После недолгого допроса Квиллер и сам из любопытства кое о чём спросил детективов, но они предпочли отмолчаться. Это была не его епархия, о чём они отлично знали.
На обратном пути из управления Банзен сказал:
