спустя. — Как думаешь, где они схоронились?
— Это не для нас, то есть вода эта… слишком уж большая. Наверное, ее приготовили для какого- нибудь другого, большого животного.
Шустрик был не в состоянии разумно объяснить внезапность появления этого озера, и твердая уверенность Рафа в его крайней опасности почти убедила его самого, однако он все же не оставлял попыток разуверить своего товарища.
— И для какого же это животного? — с сомнением спросил Раф. — Ясно как день, они и сделали этот бак, больше некому. Те люди снизу, которые с грузовиками…
— Наверное, для овцы, — предположил Шустрик, надеясь в душе на то, чтобы так оно и было на самом деле. — Ну конечно, для овцы. Говорю тебе, мы сбежали — и точка! Они сделали это для какого-то местного животного, а не для нас. Посмотри на облака, на ручей — они бегут в одну сторону и никогда обратно, не так ли? Так и мы: обратно — никогда!
— Но мы не можем оставаться здесь.
Раф встал и по осыпающимся камням поплелся за гребень холма.
Когда его глазам открылось озеро Леверс, куда большее по размерам, чем предыдущее, с явными следами деятельности человека — бетонная набережная и плотина на вытекающей речке, это зрелище, к его удивлению, уже не вызвало прежнего страха. Подобно тому как олень или лиса, учуяв запах гончих или услышав звук охотничьего рожка, собираются затем с духом и призывают на помощь свои терпение и изворотливость, так и Раф, который уже свыкся со своими более чем очевидными для него подозрениями, а именно с присутствием вездесущих белохалатников, теперь, похоже, смирился, как умел, с этим печальным обстоятельством. Поглядев несколько мгновений на открывшееся у подножия склона озеро, примерно в пятистах ярдах от них, Раф повернул назад и укрылся за большим валуном. Когда Шустрик оказался рядом с ним, Раф пополз прочь от озера, прокладывая путь так, чтобы можно было поглядывать на воду из укрытия, но самому оставаться вне поля зрения предполагаемого противника.
Почти целый час псы провели в бесплодных наблюдениях, в ожидании появления людей или какого- нибудь знака, говорящего об их присутствии. Один раз и впрямь появился какой-то человек — примерно в миле от них, на другом берегу озера у гребня Высокого Холма. Псы видели человека всего несколько мгновений — тот махал рукой и что-то громко кричал кому-то, находящемуся вне поля зрения. Его резкие, гортанные крики ясно доносились через всю долину. Затем человек сделал несколько шагов и пропал из виду.
— Как сказать… — начал Раф неуверенно. — Вообще-то он не похож на белохалатника.
— Так-то оно так, да больно уж он смахивает на табачного человека, да и голос похожий, — произнес Шустрик, сделавшись как бы адвокатом дьявола. — А все же, то, другое озеро, от которого мы ушли, оно совсем не похоже на то, что ты рассказывал мне о железном баке.
— Нет, похоже, похоже! Даром что железом не пахнет.
— Вот именно, а запах — это главное. Правда, я готов согласиться, что, возможно, там и не все в порядке. Грузовики вот, к примеру, тоже не дышат злобой — ни тебе запаха крови, ни вонищи из пасти, а поди ж ты, они приходят и убивают…
Шустрик умолк на полуслове. Раф ничего не ответил, и вскоре Шустрик вновь заговорил:
— Что же с нами будет? Что нам теперь делать? Они подевали куда-то весь нормальный мир! Здесь нечего есть. Придется идти обратно.
Раф долго молчал, ничего не отвечая.
— Чем-то пахнет… — промолвил он наконец. — Или чудится… ходит кто-то… маленький… с усиками…
Из-за гребня вырвался порыв ветра, сошел с холма вниз, и отражение облака в зеркальной воде озера зарябило. Псы видели, как эта рябь прошлась через все озеро к устью речки, где встретилась с другой рябью, вызванной иным воздушным потоком, пробежавшим по котловине.
— Мышка, наверное… Ко мне в клетку забегала одна мышка, мы разговаривали…
— Мышка — это как недогрызенное печенье, ну, ты понимаешь. Из косточек можно понаделать себе зубов, потом берешь ее за хвостик, и ходу. Такая жизнь, ничего не поделаешь. Иногда еще блохи заедают. Мне мама рассказывала. У меня в башке, наверное, тоже блохи. Они куда хочешь забираются.
— Эта мышка говорила, что люди ничего дурного с ней не делали, не то что с нами.
— Потому ее и не кормили.
— Да уж, еду ей приходилось искать самой. За этим она ко мне и пришла. У нас ведь была еда. А люди ей, мышке этой, были вовсе не нужны. Она ела что придется, так и жила себе.
— Только вот белохалатники наверняка убили бы ее, попадись она им в руки. Я помню, как табачный человек гонялся по всему нашему блоку за одной такой мышкой.
— Это верно. Ну и что та мышка сделала?
— Юркнула в сливной желоб, что идет там по полу.
— Вот-вот, — сказал Раф и поднял глаза на вновь появившегося в небе канюка, который покружил над ними некоторое время, но затем, видимо, решил оставить их в покое и исчез из виду. — Убили бы ее белохалатники, попадись она им в руки, — повторил Раф. — Но она береглась, мышка-то эта. Вот так она и жила, спала в норе, а выходила из нее только ночью…
— И плясала на хвосте, чтобы лапки не уставали. И носила с собой бумажный колпачок, чтобы не попасть под дождик.
Раф повернулся и щелкнул зубами, но Шустрик вовремя отпрыгнул и побежал куда-то в сторону, виляя между большими камнями. Раф собрался было за ним, но лишь проследил глазами и остался на месте.
— Что там?
Шустрик не ответил, и Раф пошел к нему.
Там, вдалеке, за краем долины, вновь показался человек. Когда до псов в очередной раз долетели его крики, они увидели, как появились два серых комка — две овцы, которые бежали по краю гребня. Позади них рыскала черно-белая собака, то и дело скрываясь из виду, когда огибала вересковые кочки. Раф с Шустриком наблюдали за тем, как собака, сделав широкий полукруг, забежала выше по склону и бросилась сверху на овец, из-за чего те изменили направление и двинулись вниз по склону. А тем временем быстро шагавший человек оказался уже на краю озера. Он вновь крикнул, и собака, замерев на месте, легла на землю, а мгновение спустя появилась и другая собака, гнавшая перед собой третью овцу, которая вскоре присоединилась к первым двум.
Взвизгнув от радости, Шустрик вскочил.
— Раф! Смотри! Хорошенько смотри! Это, Раф, хозяин — настоящий собачий хозяин! Теперь мы нашли то, что надо, Раф, и я был прав, а ты нет! Да, Шустря хороший, хороший пес! Дай мне кусочек синего неба — и я поймаю его зубами! Брось мне телеграфный столб — и я принесу его домой! А ну-ка, живо за мной!
— Куда? Зачем? Погоди, Шустрик…
— Мы пойдем и будем делать, как те собаки, не понял, что ли? А потом этот человек возьмет нас к себе домой! Вот же повезло! Пошли!
Во весь дух Шустрик припустил вперед, обдирая мягкие подушечки своих лап об острые камни, то и дело проваливаясь в торфяные лужицы и рассекая грудью мокрые кустики вереска. Поначалу Раф не двинулся с места, но, когда Шустрик оказался уже далеко внизу, не выказывая ни малейших признаков того, что надо бы остановиться и как следует подумать, он тоже покинул укрытие и последовал за Шустриком. Он догнал его в ту минуту, когда Шустрик, расплескивая воду, перебирался через Пещерный ручей, который сбегал по скалам к северо-западу от озера.
— Эй, Шустрик, подожди же! Я все-таки не понимаю!
— Я, вообще-то, тоже ничего не понимаю. Но мой хозяин часто бросал мне палку, а тут то же самое. Когда ты выходишь из дома вместе с хозяином, ему нравится, если ты бегаешь вокруг и делаешь разные штуки. А у этого человека вместо палки, наверное, овцы, вот и все.
В эту минуту перед ними появилась овца, которую они прежде не заметили; она поднялась и потрусила прочь. Шустрик бросился ее преследовать, громко лая, а несколько мгновений спустя его примеру последовал и Раф. Овца перешла на некий овечий галоп, следуя по пересеченной местности
