— Не, я, вишь, тогда спешил сильно, а потом уж как вышел, тут только и смекнул. Прям как осенило.
— Нам-то, слышь, что с того проку? — заметил Деннис. — Ну, скажут нам в центере, что у их псины сбежамши, ну и дальше что — так они и станут своих псин ловить. Скажут, что не ихние собаки, иль еще что натрендят…
— А вот это у их в аккурат и не выйдет, — проговорил Роберт, пристально глядя на Денниса голубыми глазами поверх набалдашника палки. — Никак не выйдет. Этот центер, он, вишь, государственный, то есть правительству принадлежит, и коли они упрутся и не скажут про собак-то, мы на их тогда депутата натравим…
— И покудова они там с депутатом собачатся, у нас, слышь, еще десяток ярок порежут, — фыркнул Деннис.
Он недолюбливал правительство, а Министерство сельского хозяйства и вовсе терпеть не мог, поэтому одно упоминание об оном сразу дало выход накопившемуся гневу.
— Это, вишь, Деннис, не шутки, владеть собакой, которая режет овец. Это против закону. А государственному учреждению против закону негоже. Неприлично вроде как. Даже самая возможность…
Роберт прилежно читал газеты, а кроме того, был от природы наделен светлым умом и умением взглянуть на вещи с чужой точки зрения, — соответственно, он сразу же смекнул, в каком неловком положении могут оказаться власти, — если, конечно, то, что он краем уха услышал в банке, — правда. Чем больше он раскидывал умом, тем явственнее понимал, что судьба дает им в руки увесистую дубину, которой можно в два счета отдубасить тех, кто изо дня в день дубасит всякий мелкий люд, в том числе и овцеводов, — а именно представителей власти и правительство как таковое. Гарри Тайсон, которого Роберт знал вот уже сколько лет, не был ни дураком, ни пустобрехом. У него и следовало выспросить, что же такое приключилось в Центре на самом деле. Сдержанный и рассудительный по натуре, Роберт не любил открытых перепалок и вступал в них только в самом крайнем случае. Ему и в голову не пришло, что можно, например, просто позвонить в Центр и спросить в лоб, сбежали от них собаки или нет.
Деннис же, напротив, всегда предпочитал действовать напрямик, особенно если вопрос имел непосредственное касательство до его кармана. Длинная череда успехов отучила его бояться. Мысль о том, что надо бы позвонить в Центр, пришла ему сразу.
Мистер Пауэлл зашел проведать обезьяну в цилиндре, пометил, согласно инструкции, на грифельной доске результат — тринадцать суток, — а потом сел просматривать служебные отчеты о курящих биглях и составлять письмо в Комитет охраны здоровья. Он прекрасно понимал всю важность исследований, направленных на разработку безвредных сигарет, исследований, не только занимательных с научной точки зрения, но и, несомненно, полезных для человечества, а потому делающих честь британской науке, соединяющих в себе и Греции славу, и величие Рима. (Император Нерон, к примеру, из чистого любопытства заставлял рабов поглощать огромное количество пищи, а потом производить различные действия, как то: лежать смирно, прохаживаться, бегать и так далее, а затем вспарывал им животы, дабы изучить состояние их пищеварительных органов; к сожалению, подробные отчеты об этих экспериментах до наших дней не дошли.) Конечно, ничто не мешает людям просто бросить курить, но зачем же выдвигать такое чрезмерное требование, если всегда можно придумать что-нибудь более приемлемое, даже если для этого придется поэкспериментировать на живых и отнюдь не бесчувственных меньших братьях? Примечательно, что Комитет назвал эту программу «оптимальным щитом» для человечества, — судя по всему, считая ее куда более оптимальной, чем полный отказ от курения.
Собакам надевали намордники с масками и заставляли их ежедневно вдыхать дым от тридцати сигарет (на одной конференции мистер Пауэлл, блеснув остроумием, заметил: «Везет же им — я не могу себе столько позволить»). По программе эксперимента, через три года собак усыпляли и подвергали вскрытию. Пока что Комитет, честь ему и хвала, с твердостью противостоял вздорным нападкам некой сентиментальной мисс Бриджит Брофи из Движения на запрет вивисекции. Не далее как на днях Комитет заявил следующее: «Массовое курение — один из фактов современной действительности. По мнению правительства, оно пагубно сказывается на здоровье нации. Следовательно, в задачу исследователей входит разработка табачных изделий, которые позволили бы значительно снизить риск для здоровья. Использование животных в научных целях было, есть и будет неразрешимой нравственной проблемой, однако на современном этапе развития науки иного способа удостовериться в безвредности лекарств и бытовых химикатов не существует». Мистер Пауэлл настолько проникся пафосом этой фразы, что даже не заметил (пока эта мегера, мисс Брофи, не ткнула его носом), что табак никак не относится к разряду «лекарств и бытовых химикатов». «Предпринимаются все усилия, — вещал далее Комитет, — чтобы животные страдали как можно меньше, и там, где это возможно, для экспериментов используются низшие виды, например крысы».
— Ловко подмечено, — пробормотал мистер Пауэлл, продолжая перелистывать подшивку. — На самом-то деле крысы очень умные и чуткие существа, только никто их не любит. Жаль, что нельзя достать для этого эксперимента с табаком каких-нибудь гиен или шакалов. Нас бы сразу оставили в покое — никто бы и не почесался.
У его работы, к сожалению, было одно неприятное свойство: любое неосторожное слово могло вызвать взрыв. Приходилось постоянно беспокоиться о том, как бы какая корреспонденция случайно не попала в чужие руки и не была истолкована самым неблаговидным образом. Вообще, если подумать, стоило бы, из предосторожности, предложить доктору Бойкоту назначить личную встречу с представителем Комитета для обсуждения полученных результатов, тем более что при вскрытии последней партии собак…
Тут зазвонил телефон. Мистер Пауэлл так до сих пор и не сумел преодолеть в себе неприязнь к этому аппарату. По его словам, если его что и доставало на этой работе, так это то, что его считали самой что ни на есть мелкой сошкой и поэтому то и дело срывали с места и срочно требовали к очередному начальнику. Вот и теперь, наверняка звонит доктор Бойкот и вызывает обсудить курящих биглей, а он еще не готов. Попытавшись, как всегда, утешиться мыслью, что когда-нибудь он и сам станет Бойкотом, мистер Пауэлл снял трубку:
— Пауэлл слушает.
— Мистер Пауэлл? — послышался голос дежурной с коммутатора.
— Да, это я, Долли. Кто меня спрашивает?
— Это не по местному звонят. Какой-то джентльмен. — (Мистер Пауэлл сразу уловил в ее словах скрытое предупреждение: следите за тем, что будете говорить. К этому приучали всех сотрудников Центра, особенно в разговорах с посторонними.) — Он просит службу информации, но у нас вроде такой нет. — («Не было и не будет», — добавил про себя мистер Пауэлл.) — Вы будете с ним разговаривать? Джентльмен говорит, что хочет узнать насчет собак.
— Насчет каких собак? Что за джентльмен и откуда он звонит?
— Похоже, джентльмен из здешних, мистер Пауэлл. Частное лицо. Вы будете говорить?
«Кто бы это ни был, ей, судя по всему, хочется поскорее от него отделаться, — подумал мистер Пауэлл. — Раз уж беды не миновать, то чем раньше о ней узнаешь, тем лучше. Если сейчас отказаться от разговора, решат, что он отлынивает, и переадресуют звонок кому-нибудь другому. Кроме того, если не ответить, а потом окажется, что разыскивали все-таки его, к нему же звонок в конце концов и вернется. Ну а если звонят не ему — что ж, проведать про чужие дела тоже иногда бывает не вредно».
— Ладно, Долли. Я с удовольствием отвечу джентльмену, если смогу. Соединяйте.
— Ой, спасибо вам, мистер Пауэлл! — («Экий у нее голос жизнерадостный», — подумал мистер Пауэлл.) — Щелк. — Соединяю вас с мистером Пауэллом, сэр. — Щелк. — Говорите! — («Знал бы я, что говорить!»)
— Доброе утро, сэр. Моя фамилия Пауэлл. Чем могу помочь?
— У вас собаки сбежамши?
— Э-э… простите, а с кем я говорю?
— Выльямсон моя фамилия. Овцевод с Ситла, Даннердейл. Так собаки-то от вас сбежамши?
«Ччерт, как в плохом романе, — подумал мистер Пауэлл, который вообще-то питал слабость к приключенческой литературе. — Пошло-поехало!»
