Осторожно подняв морду над папоротником, Раф не успел заметить ничего, кроме лунной дорожки, мерцавшей вдалеке на глади Улс-озера, ибо тут же юркнул обратно в заросли, услышав человеческие голоса, оказавшиеся куда ближе, нежели он мог ожидать. Раф бросил взгляд на лиса, который затаился в папоротнике, чуткий и напряженный, потом глянул на Шустрика, грызшего палку, чтобы хоть как-то приглушить голод, и тупо покачивающего головой, как это бывает у плохо сделанного огородного пугала на сильном ветру.
Шел четвертый день их пребывания на хребте Хелвеллин. Они убили двух овец, однако далось им это ценой куда больших усилий, чем прежде, так что нынче вечером Раф отказался от охоты на овцу и настоял на вылазке к какой-нибудь ферме. Лис возражал, говоря, что погода слишком ясная и тихая для охоты вблизи человеческого жилья, но все же уступил гневному нетерпению Рафа. Шустрику было ясно, что лис совершенно не в состоянии понять, почему Раф отказывается действовать единственно верным, с точки зрения лиса, путем — хладнокровно обдумывая и взвешивая все возможные способы и выбирая наивернейший. Когда лис впервые присоединился к ним, он не был знаком с животными вроде Рафа и, соответственно, не очень-то понимал их, но теперь он откровенно опасался вспыльчивости Рафа и превыше всего его скорого гнева, которого никак не мог уразуметь. Шустрик сильно рассчитывал на то, что лис еще не начал сожалеть о заключенной с ними сделке. Шустрик хотел, но не решался спросить об этом впрямую, а кроме того, при всякой возможности старался сглаживать углы, однако лис не был силен в дискуссиях.
С фермерского двора ветер доносил из курятника крепкий запах домашней птицы. Раф попробовал ступить на поврежденную переднюю лапу. Она по-прежнему болела, он ругнулся про себя и снова лег. Голод неторопливо крутил ему кишки, приглушая его решимость, подобно тому как тучи заволакивают солнце.
Раф подумал о том, что его товарищи — в полном унынии. Один, чью речь он едва понимает, ловок и себялюбив, хуже всякой кошки, и Раф знал, что ненавидит его за расчетливость, ибо тот без зазрения совести бросит их обоих в любую минуту, которую сочтет подходящей. Второй же его товарищ, единственное на свете существо, которое его любит, становится все безумнее с каждым отвоеванным у смерти днем, и, следовательно, ответственность Рафа лишь возрастает. Ради этих двоих он должен ночь за ночью собирать в кулак свои убывающие силы и вступать в опасный, изматывающий бой, растрачивая остатки мужества и выдержки, покуда они не иссякнут; и тогда лис покинет их, и они с Шустриком либо умрут с голоду, либо, загнанные охотниками в угол, будут убиты. И лис, разумеется, прав, ибо, как ни крути, Раф не дикое животное и никоим образом не доказал того, что может сделаться таковым. И все же, хотя у Рафа никогда не было хозяина, он, в отличие от лиса, по своей природе нуждался в друзьях.
Исходившая от лиса вонь лишь усиливала голод Рафа и приводила его в дикое бешенство.
«И отчего я не утонул в баке? — подумал он. — Ведь именно этого хотели белохалатники, по крайней мере мне так кажется. А я подвел их. Теперь я ни честный пес, ни разбойник с большой дороги, как лис. Ох, лапа проклятая! Если дело так и дальше пойдет, скоро я не смогу даже в курятник проломиться. Оно, конечно, двое из нас могут попытаться сожрать этого гадского лиса. Есть, правда, еще кошки. Они бегают по фермерским дворам. В крайнем случае, можно сожрать кошку. Интересно, сумею ли я загрызть кошку, прежде чем поднимется шум?» Раф снова повернулся к Шустрику:
— Ты готов?
— Готов, — ответил тот с деланной беззаботностью. — Но отчего бы нам не обождать чуток? Понимаешь, на дома течет синий сон. Синий, глубокий сон. Это я зову его. Видишь ли… — Он осекся.
— Что-то я не понял. Ты хочешь сказать, что можешь…
— Звать-то? Ну да, я зову его морем. Лис рассказал мне. Синий, глубокий сон.
Плохо соображая от голода, Раф с иронией вспомнил убитого Шустриком человека и ту непонятную силу, которая исходила, казалось, из его головы.
— Слушай, Шустрик.
— Что?
— Ты и впрямь это можешь… ну, то есть изменять вещи и выворачивать их наизнанку? Неужели это правда? Ведь тот человек умер. Еще один случай заставил тебя считать, что именно ты убил его.
— Не знаю, Раф. Иногда я просто уверен, что все происходит помимо моей воли, но потом это ощущение исчезает, так что я даже не могу вспомнить, что чувствовал, когда чувствовал это. Полная путаница.
Несчастный пес выглядел совсем потерянным, и Раф дружески куснул его.
— Ладно, Шустрик, не бери в голову, я просто пошутил. Только вот если ты и впрямь можешь делать такие штуки, то отчего бы тебе, к примеру, не сделать так, чтобы люди боялись нас? Вообще-то, это хорошая мысль! — Раф сделал паузу, чтобы оценить ее по достоинству, а затем принялся развивать: — Сделай так, чтобы все они убежали, отозвали своих собак, открыли ворота и дали нам уйти с тепленькими курочками в зубах. Славно было бы! Ну как, Шустрик, сделаешь это для нас?
Шустрик поднял свою проломленную голову и лизнул друга в нос:
— Попробую, Раф. Но я не вполне уверен, что получится.
— Я тоже не вполне уверен, приятель, просто очень хочется.
— Не надо так, Раф… Ты, похоже, смеешься надо мной!
— Нет, что ты! Я знаю, что если ты захочешь, у тебя все запросто получится. Разве что вечер нынче неподходящий, да?
— Заткнитесь вы там, хватит глупости болтать…
— Сам заткнись! Оставь нас в покое!
— Так и оставлю. Тогда погляжу, как вы в курятник проберетесь. Не-е, приятель, дай уж я, а то вы опять тар-бар устроите, фермера накличете, почитай еще ночь без мяска сидеть, а то и того хуже.
Прежде чем Раф успел ответить, лис, как обычно, молча исчез в темноте. Несколько мгновений спустя они заметили, как он темной тенью промелькнул через пятно лунного света на дороге, ведущей к ферме.
— Молчи, Шустрик! — быстро сказал Раф. — Ложись-ка ты!
Дело в том, что под прикрытием жидких зарослей папоротника Шустрик встал и медленно переминался с лапы на лапу, тихонько поскуливая и виляя коротким хвостом.
— Ладно, Раф. Просто я хотел как лучше… Понимаешь, ты попросил, чтобы я сделал так, чтобы люди сами нам отдали… Это называется наклинание, что ли, но я не очень-то понимаю, как это делают…
— Это была шутка! Встряхнись и соберись с духом, с минуты на минуту нам придется рисковать жизнью. И это реальность, а не игра! Даже ты должен понять это, если постараешься. Ты голоден — это реальность. А вон там курицы, самые настоящие, и человек, всамделишный, и очень может статься, что с ружьем. Теперь ясно?
— Ясно, Раф.
— Вот и не забывай.
Зашуршал папоротник, и вновь появился лис. Края его пасти слабо поблескивали чем-то желтым и тягучим, и пахло от него чем-то жирным и вкусным, из-за чего у обоих псов потекли слюнки. Раф лизнул морду лиса.
— Чем это от тебя пахнет?
— Курячьи яички, голубчик. Там, в уголке, гнездышко сыскалось, а хохлатка ушедши. Я их хвать — и слопал. Только нельзя туда сегодня, верно дело в темноту попадешь. Там два в сарае, и тетка еще. Когда куры иль собаки переполошатся, тут вас и похватают, а с курятника вам не сбежать. Ежели они с ружьем, совсем крышка. Давайте отсюда! Негодящее сегодня место, чтоб им провалиться. Попробуем еще где.
Самодовольная морда лиса, его запах, а также запах яиц и его, Рафа, собственный голод едва удержали пса от того, чтобы тут же не разорвать лиса на куски.
— Ах ты, крыса ползучая! Ты пошел туда и по уши нажрался, а теперь приходишь и говоришь, что нам туда нельзя! Вонючка поганая…
Раф прыгнул на ухмыляющегося лиса, но в то же мгновение, когда он опустился на островок высокой травы, из которой высовывалась остроносая морда, лиса там уже не было. Не заботясь теперь о том, сколько шума он производит, лис метался по подлеску, а затем вновь появился подле Шустрика, так и не двинувшегося с места.
