перед этим, нарисует невозможные адские ужасы. Никто же не расскажет, что и как при этом на самом деле бывает…
Но это все не принципиально. Потому что для любого нормального англичанина правильно, вовремя сказанные чудесные слова
Если вы заплачете посредине улицы или, например, упадете на землю, то к вам непременно подойдет англичанин или англичанка и негромко, чтобы не привлекать ничьего внимания, спросит:
И если вы ответите положительно или хотя бы кивнете, сразу же тактично оставит в покое и поспешит по своим делам. Даже если вы истекаете кровью и слегка подвываете.
Потому что неприкосновенность частной жизни — это очень важно. Так же, как «жесткая верхняя губа», то есть физический стоицизм. Человек имеет право беспрепятственно страдать и даже погибать, это его частный выбор. Вполне возможно, что бедняге стыдно показать, что он нуждается в посторонней помощи. В таком случае зачем же его конфузить.
Видимо, именно из-за этого качества англичане и позволяют местному государственному здравоохранению так с собой обращаться — ни в одной другой стране подобного терпеть не стали бы. Я и сам уже проникся этой философией и ничуть не возмущаюсь, когда получаю предписание, например, ждать элементарной процедуры месяц-другой.
«Но ведь болит, доктор!» — не удержишься и шепнешь врачу, пока никто не слышит. «Ну так принимайте парацетамол. Или нурофен, — скажет тот, — итс олл райт!»
Вот и на ужасы финансового кризиса тоже реагируем мы хладнокровно.
Дэвид как раз в Сити работает. И совершенно виду не подает, что его хоть что-нибудь беспокоит. И даже слегка раздражается, если его начинаешь припирать к стенке разговорами о крахе.
— Подумаешь, — говорит он, — ну переживем как-нибудь пару неприятных лет. Потом-то все вернется на круги своя: капитализм есть капитализм, его не истребишь.
— А ты уверен, что только пару? — спрашиваю. — Может, больше? Посмотри на динамику.
— Ну, хорошо, пусть даже пять лет будет плохо. А потом все равно обязательно станет хорошо.
— А может, не пять, а десять?
— Ну и десять. Да хоть пятнадцать.
Хотел я тут ему сказать: знаешь, десять или пятнадцать лучших лет жизни выкинуть — это совсем не олл-райт… Но промолчал, надо приличия соблюдать.
Тем более что Дэвид стал мне рассказывать, как мужественно и хладнокровно ведут себя попавшие под сокращение, оставшиеся без работы брокеры, банкиры, риелторы. Как улыбались, вынося пожитки в картонных коробках, сотрудники лондонского филиала «Лиман Бразерс», которые пришли с утра на работу, а глядь, работы-то и нет…
— А как же те фотографии в газетах, где люди плачут, обнимаются горестно и прочее? — спрашиваю.
— А это все ерунда, нездоровый сенсационализм. Раскопали пару нетипичных случаев.
То есть я так его понял, что это еще одно исключение из правил и национального характера — склонность бульварной прессы к истерическим преувеличениям.
Очередное испытание для англичанина — начитаться такого вот, насмотреться, наслушаться, а потом выйти на улицу и приветливо говорить с соседом о погоде, а на вопрос, как дела, отвечать неизменно: файн, отлично дела. Кто-то из местных острословов придумал такую метафору про реакцию британцев на финансовый кризис: вполне рационально ухватиться за кактус, если потерял равновесие и если под рукой не окажется никаких других опор.
Вот так и стоим, держимся за кактус и улыбаемся.
Глава V. Наследники дедушек и бабушек
От Фолкстона до Букингема
Если обогнуть церковь святой Энсвиты и святой Марии с правой стороны, пройти через старинное кладбище, затем повернуть снова направо и идти вдоль смотрящих на море нарядных белых домов, в одном из которых жил Чарльз Диккенс (он написал здесь «Крошку Доррит»), можно выйти на променад Лиз. Это гордость Фолкстона, его парадная «верхняя» набережная — одна из самых элегантных в Южной Англии, а может быть, и во всей Европе. На протяжении двух с лишним километров вьется она над морем, в хорошую погоду с нее невооруженным глазом видна Франция, а вечером набережную подкрашивают таинственным бледно-абрикосовым цветом изящные, под старину, фонари. Можно спуститься на пляж на гидравлическом лифте викторианских времен (настоящем!) с забавными красными деревянными вагончиками. Пляж плавно переходит затем в дивный Коастэл-парк — приморский парк с великолепной детской площадкой посредине.
В конце XIX и начале XX века эта часть Фолкстона служила летним прибежищем для тогдашнего принца Уэльского, почти шестьдесят лет ждавшего своей очереди на престол и взошедшего наконец на трон, после кончины своей матушки королевы Виктории, под именем Эдуарда VII. Долгое время он считался официальным рекордсменом по ожиданию, пока нынешний принц Уэльский Чарльз не превзошел его.
У принцев Уэльских с XIV века есть свой двор, который содержится за счет доходов от герцогства Корнуольского. Эдуард обитал в Фолкстоне с многочисленной свитой и прислугой в огромном красивом доме-дворце темно-красного кирпича, названном «Гранд». Рядом с ним стоит его близнец — красавец, нареченный без особого воображения «Метрополем».
В «Гранде» в наши дни располагается апарт-отель, в который со всей Англии съезжается народ. Неделя стоит не очень дорого, но бронировать надо заранее — место популярное. Мои российские гости выразили ощущение от его посещения: атмосфера вечного праздника, вот что подкупает. На нижнем этаже «Гранда» находится ресторан с огромными окнами, из которых открывается потрясающий вид на нарядную набережную и море. Если продвинуться в глубь здания, то, поднявшись на пару ступенек, попадаешь на ресепшн с баром: здесь наслаждение посидеть зимой перед большим камином, глядя на открытое пламя. А еще этажом ниже, практически в подвале, располагается другой тихий красивый бар с дверями, открывающимися в сад. Он называется «Кеппелз».
Кеппелы — старинная английская аристократическая фамилия. Но владелец «Гранда» Майкл Стейнер признался мне, что бар назван не в честь всего рода, а в честь одного конкретного человека, женщины по имени Элис Кеппел.
Мало того, было время, когда весь ресторан назывался так. Но потом по некоторым соображениям было решено все-таки спрятать это имя чуть глубже, чуть ниже, чуть дальше от случайных глаз. Так что же это за женщина?
Элис Кеппел была не просто любовницей, но фактически второй, неофициальной женой Эдуарда VII. Первая, законная жена королева Александра, закрывала глаза на то, что ее супруг проводит курортный сезон с другой женщиной. Обе, кстати, были красавицы. В 1909 году король открыл новый бальный зал в «Гранде»; на этот раз обе главные женщины его жизни были с ним. Первый танец он танцевал с королевой, а второй — с Элис Кеппел.
Помимо Элис у будущего короля было много и других женщин; вот, они, пожалуй, пойдут уже под рубрикой «любовницы». А Элис — нет, она была практически членом королевской семьи. В такой степени, что, когда король умирал, королева сочла необходимым позвать ее к смертному одру, попрощаться. Получила Элис приглашение и на похороны. За долгие годы все так к этому треугольнику привыкли, что не
