возможно, объясняется вот чем: родился ребенок недоношенным, крошечным, довольно долго были серьезные сомнения, выживет ли. Его, как уверял меня сэр Питер, спасла авторучка «Ватерман», с помощью которой удавалось кормить младенца молоком. Он к ней так присасывался — не оторвать.
Но вот прошло время, разразилась Первая мировая война, и что же делает немецкий барон фон Устинов? С огромными трудностями добирается до России, чтобы вступить в армию и воевать на стороне первой своей родины, столь сурово с ним обошедшейся, против второй, которая его гостеприимно приютила. Но не успел: заболел и умер в Пскове, по дороге на фронт.
«Что может быть нелепее такого поведения? Это типичный пример нашего русского безумия», — с гордостью говорил восемьдесят лет спустя сэр Питер.
Трагическая ирония ситуации заключалась еще и в том, что спасенный «Ватерманом» и окрепший уже Клоп был тем временем мобилизован и должен был воевать на противоположной стороне — в армии кайзера. Слава богу, хоть не на Восточном, а на Западном фронте.
Дальше путаница и неразбериха продолжалась. По окончании войны Иона был неожиданно признан русским и репатриирован в Россию. Пробыл там совсем недолго, но успел влюбиться и жениться — на Наде Бенуа. А потом они сбежали от революции на Запад. Но не в Германию и не во Францию, а вовсе даже в Англию, чьим типичным представителем и любимым артистом предстояло стать их зачатому в Петрограде сыну.
Выбраться из России было, кстати, совсем непросто. Но вдруг сжалился и помог молодой комиссар. Звали парня в кожаной тужурке Иван Майский, и по очередной странной прихоти судьбы ему предстояло несколько десятилетий спустя стать советским послом в Лондоне.
Да, Голливуд вместе с индийским Болливудом отдыхают…
Но невероятно интересно было не только то, что сэр Питер мне рассказал, но и то, о чем он умолчал — ни слова не упомянув о другой, теневой стороне жизни своего отца.
Дело в том, что есть серьезные основания предполагать, что Иона Платонович Устинов был одним из самых значительных английских разведчиков времен Второй мировой войны. Его досье до сих пор засекречено, но известно, что именно он завербовал, а затем и контролировал одного из самых осведомленных и высокопоставленных агентов внутри немецкого посольства в Лондоне и, видимо, не его одного. Благодаря этому британская сторона была отлично осведомлена о планах Берлина. В своих воспоминаниях сэр Питер лишь упомянул вскользь, что его отец устраивал накануне и во время войны какие-то таинственные встречи между немцами и англичанами.
Но один из бывших руководителей британской контрразведки «МИ5» Питер Райт в своей знаменитой и одно время запрещенной в Англии книге «Ловец шпионов» написал, что в поисках советских «кротов», окопавшихся в высших эшелонах спецслужб королевства, он вышел и на отца сэра Питера. Нужной Райту информацией тот не располагал, но по ходу дела контрразведывательный начальник обнаружил, к своему ужасу и стыду, что человек, который внес столь большой вклад в победу над нацистской Германией, живет в чудовищной бедности, получая абсолютно мизерную пенсию, на которую немыслимо было элементарно прокормиться. (А сын его еще только начинал в то время свою блистательную карьеру и мало чем мог помочь отцу.)
Оказывается, большую часть своей жизни разведчик «Клоп» в штате британской разведки не числился, долгое время вообще считался немцем, работал пресс-атташе германского посольства в Лондоне, приятельствовал с Риббентропом… В результате пенсионного стажа у него не образовалось, а пытаться добиться исключения из бюрократических правил в Англии — дело почти безнадежное (оборотная сторона замечательного качества английского общества, где один закон для всех, и его нельзя, почти невозможно, прогнуть под «понятия», под целесообразность…).
Насколько я понял, Питеру Райту удалось в некоторой степени облегчить участь Ионы Платоновича.
Но вот что интересно: разведчик по природе своей прежде всего внимательный слушатель, а не говорун. А сэр Питер пошел, видимо, не в отца. Все наоборот: именно, что «врун, болтун и хохотун» — и какой же обаятельный!
Триумфы Питера Устинова перечислять еще дольше и утомительней, чем его этнические составляющие. Помимо уже упомянутых «Оскаров» были еще и «Эмми» (четырежды!) и «Грэмми», и «BAFTA», и «Золотой глобус»… Ух, пора переводить дыхание. Один из самых, если не самый титулованный деятель театрального и киноискусства Великобритании, а ведь он еще был и успешным писателем, и колумнистом, за которым гонялись главные газеты и журналы мира, и полиглотом, владевшим добрым десятком языков. Питер Устинов снялся в восьмидесяти восьми фильмах, написал и поставил множество пьес. И даже оперы он ставил часто и успешно! Просто бог знает что за человек…
И при этом истинный джентльмен, дерзкий и острый на язык на сцене или в роли рассказчика, но безупречно вежливый, деликатный, внимательный в личном общении. И самую малость чудаковатый, немножко эксцентричный, в меру рассеянный — в общем, все, как полагается.
И все-таки — прежде всего — гениальный рассказчик. Я наблюдал за залом на его выступлениях: солидные дамы и джентльмены рыдали и задыхались от смеха, почти сползали с кресел. Устраивали ему овации. Говоря по-английски, «ели у него из руки»
Пересказывать Устинова — невозможное, бессмысленное занятие. Но помню, как невероятно смешно изображал он Горбачева. (Я сам чуть из кресла не выпал от смеха). Мне не довелось видеть и слышать его Брежнева, но говорили, что это тоже было нечто феерическое. Причем еще до того, как открыть рот, он что-то такое проделывал со своим лицом, надевал невидимую маску и в мгновенье ока превращался в Леонида Ильича.
А одна из новелл горбачевского цикла, которую он мне поведал лично, звучала так.
Якобы сэр Питер сообщил советскому лидеру, что научился различать, когда тот искренне собирается ответить на вопрос собеседника, а когда пытается лукаво уйти от ответа. «Ну-ка, ну-ка, расскажите поподробнее, — сказал Устинов голосом Горбачева (и выражение его лица тоже стало горбачевским). — Когда вы начинаете фразу словами „Вы знаете“, — это значит, вопрос вас устраивает, и мы услышим ответ… А когда вы начинаете с „послушайте“, значит, мы ничего не узнаем».
«И как же отреагировал на сказанное вами Горбачев?» — поинтересовался я.
«А вот так, — сказал Устинов. И вдруг, опять став на секунду Михаилом Сергеевичем, произнес его голосом и с его интонацией: — Нахал».
Провожая меня, уже в коридоре своей лондонской квартиры, Питер Устинов заговорил серьезно: действительно, коридор — не место для новелл и тем более для шуток. Он вернулся к теме Горбачева, хотел, судя по всему, чтобы я все-таки знал его истинное отношение к перестройке и гласности и концу коммунизма.
«У нас существовал образ России как невероятно скучного, тусклого общества. И вдруг Горбачев все это перевернул. — И дальше Устинов добавил: — Впервые в России сегодня возникает ощущение, что перед вами не толпа, а мыслящие люди».
Когда в 2004 году сэр Питер Устинов умер в Швейцарии от сердечной недостаточности, мне стало грустно. Пресса была полна панегириков, воспевавших почившего до небес. Кто-то из правых, правда, анализировал и критиковал «неправильные политические взгляды» сэра Питера.
Так, например, артисту ставилось в вину, что он сказал как-то на концерте в разгар холодной войны: «Русские мне особенно близки, потому что они прирожденные коммунисты». И немало еще у него было таких саркастически-абсурдных приколов. Лишенные чувства юмора иногда понимали их буквально…
А кто-то из друзей написал, что Устинову, по крайней мере внешне, все давалось настолько легко, что кое у кого это вызывало мучительную зависть. И его пытались свергнуть с пьедестала. Но он не обращал на это внимания. Однако и у друзей создавалось впечатление, что ему просто было скучно долго заниматься чем-то одним, поэтому, почти достигнув верха совершенства в одном из видов искусства, он все бросал и увлекался чем-нибудь другим. Делал только то, что его развлекало.
А я вспомнил еще одну коридорную фразу Питера Устинова: о том, что его внуки во Франции обратились назад в православие. Он не то что гордился этим, но это его очень забавляло. «Круги всегда
