Цветы для Чирика

Правоохранительным органам действительно удалось изъять у бандитов несколько видеокассет, но на всех видеокассетах были запечатлены лишь шумные пьянки Чирика и его банды.

Небылицами оказались и слухи о якобы бурном милицейском прошлом Лени Чирика. На самом деле Леня Чирик даже двух месяцев не проучился в высшей школе милиции. Оттуда его весьма своевременно изгнали, скажем так, за неважное поведение. Правда, один из близких подельников Лени Чирика Серега Херетин действительно закончил в свое время высшее командное училище внутренних войск, зато третьим членом банды вообще оказался деревенский парень, нигде и никогда не учившийся татарин Харис Латыпов. В свое время Латыпов переселился в Новосибирск, но в городе ему не повезло. В ходе каких-то мошенничеств Латыпов потерял квартиру и перебрался в большое село Кочки, расположенное недалеко от Новосибирска. И Леня Чирик, и Серега Херетин не один раз наезжали отдохнуть в Кочки к корешу.

Банду Чирика брали в Уфе.

Серега Херетин и Харис Латыпов были убиты в перестрелке.

При осмотре трупов выяснилось, что Херетин убит выстрелом в спину.

Вполне возможно, что пристрелил Серегу Херетина сам Чирик, совершенно не желавший, чтобы его подельники разговорились, попав в руки милиции. Доказать это, правда, не удалось. Чирик все валил на Латыпова. Водворенный, наконец, в новосибирскую тюрьму, Чирик сразу постарался расположить к себе следователей постоянными горестными восклицаниями типа: «Ах, как я жестоко ошибался в жизни… Ах, как я напрасно прожил свою жизнь… Одно у меня теперь желание – исправиться… Ах, только вы и можете меня понять…».

Впрочем, эти горестные восклицания не помешали Чирику одновременно жаловаться на тех же самых следователей в генпрокуратуру – по поводу якобы неправильного ведения следствия.

Жизнь в тюрьме для Чирика оказалась нелегкой.

Кроме обычных бытовых жалоб, Чирик неустанно подавал и такие, в которых просил оградить его от сокамерников, поскольку, не без оснований, опасался, что в любое время на него могут наслать «торпед».

«Спасите мою жизнь, – писал Чирик своему тюремному начальству и начальству своего тюремного начальства. – Мне кругом грозит опасность. Сидеть мне еще не мало, но я надеюсь на амнистию. Я хочу выйти из тюрьмы не калекой и не обиженным, потому что теперь, много подумав, твердо встал на путь исправления…».

Впрочем, одновременно Чирик вел и активную тайную переписку. С одним из своих немногих дружков.

«Я тебе точно говорю в последний раз, – писал Чирик так и не установленному дружку. – Ты хорошо подумай. Ты что предлагаешь такое? Мне такая свобода за столько зеленых не нужна. За столько зеленых можно самого Ельцина замочить и всех его мусоров. Ты хорошо подумай и сам пойди в прокуратуру, но обязательно с адвокатом. И пусть адвокат грузится зелеными, но не в таком количестве. Понял? Спрос у меня такой. Ну, а что «макар» с моими пальчиками попал в чужие руки, так на то наплевать. Надо просто сказать, что «макара» я купил случайно на вещевом рынке у молодых ребят, после того, как в меня враги стреляли…».

Как узнал из статьи Куделькин, даже в тюрьме Леня Чирик характеризовался самым не лучшим образом.

Лжив.

Неуживчив.

На беседы воспитательного характера никак не реагирует.

Был замечен в подготовке побега. Из камеры изъяты веревка и проволока, заточенная под пику. Пытался склонить к побегу других.

И все такое прочее.

Обычно в период окончания следствия обвиняемых перевозят из тюрьмы в изолятор временного содержания. Но на перевозку Лени Чирика осторожная новосибирская прокуратура не отважилась. Еще некоторое время Чирик сидел в одиночке, поскольку сотрудники прокуратуры, как и сам Чирик, отлично понимали, что попади Чирик в общую камеру, сокамерники вряд ли дадут неуживчимому чемпиону дожить до суда.

Из одиночки Чирик и сбежал.

Сбежал и безнадежно затерялся на необъятных просторах России.

Казалось бы, все.

Нет Чирика.

Но вдруг новое преступление.

«По нашим сведениям, – все с той же злобой, сама собой подкатывающейся к горлу, прочел Куделькин в статье, – некоторые работники прокуратуры связывают убийство неизвестного мужчины, найденного в лесополосе вблизи Большой городской свалки, именно с Леней Чириком.

Действительно ли монстр вновь вернулся на сибирскую землю?

И где он проливал человеческую кровь до этого, до возвращения в Новосибирск?

И смогут ли и на этот раз наши доблестные сыщики выйти на след жестокого убийцы, чтобы, наконец, окончательно отловить и упрятать преступника за колючую проволоку?»

Куделькин отложил газету.

Это Лыгин. Это работа Лыгина, подумал он.

Зимин отыскал Чирика в Москве и привез в Новосибирск, правда под другим именем. Привез для какого-то важного дела. Тайного, разумеется. Но, несомненно, касающегося операции, проводимой Особой группой. Разумеется, Лыгин знает об этом. Больше того, Лыгин прекрасно знает, где сейчас прячется Чирик. Больше того, Лыгин прекрасно знает, что в данной ситуации Чирик стопроцентно не может иметь никакого отношения к убийству Зимина.

Но почему-то убийство полковника Зимина и появление Лени Чирика в Новосибирске связывается… Неявно, но связывается… Читатели газет и подумать не могут о таком, но он-то, Куделькин…

Зачем все это?

Чтобы сдать Чирика?

Чтобы оправдать перед начальством потерю Зимина?

Куделькин зло отбросил газету. К черту! Напьюсь! Сегодня же уеду на дачу и напьюсь. Поднявшись, посмотрел на Валентина, в очередной раз курившего на балконе и неохотно улыбнулся:

– Ну как, дядя Валя, созрели вы для обеда?

– Кажется.

– Тогда говорите, где вас покормить? – все еще хмуро, но щедро предложил Куделькин. – Выбирайте любое место. Кафе и ресторанов у нас теперь, как в Москве. Хотите пообедать в Доме актеров?

– Нет, – суховато ответил Валентин.

– В ресторане?

– Нет.

– А где же тогда? – удивился Куделькин. – В столовой? Или остаться дома? Взять водки? Порубить колбасы, пожарить яичницу?

– Зачем яичницу? Сходим в кафе.

– И вы знаете в какое?

– Конечно.

Валентин назвал кафе, в котором вчера побывал.

– Это же дыра! – еще больше удивился Куделькин. – Это же самая настоящая дыра. Туда, в основном, ходят гомики и проститутки.

– Ты, кажется, не очень добр к людям.

– Не добр к людям?.. – Сама эта мысль поразила Куделькина. Он хмыкнул скептически: – Извините, дядя Валя, я, кажется, на самом деле не добр к людям… Но, черт возьми, я с ними работаю, с этими людьми!.. И в основном с дерьмом… Я их слишком хорошо знаю… На них никакой доброты не хватит…

И спросил:

– Наверное, вы хотите знать, где я работаю?

– Нет, не хочу, – сухо ответил Валентин.

– Почему?

– Мне это неинтересно. К тому же, я завтра улечу. Завтра суббота? Вот завтра я и улечу. Зачем мне знать, где ты работаешь?

– В субботу? – опять удивился Куделькин. – Почему в субботу? Отец говорил, что вы поживете у меня дней десять.

– Расхотелось.

– Но почему в субботу?

– А что? Это нарушает твои планы?

– Нисколько.

– Тогда не все ли тебе равно? Не удерживай. Все равно в субботу я улечу, – упрямо повторил Валентин. – Наверное, дневным рейсом, чтобы днем попасть а Москву.

– Как хотите, – пожал плечами Куделькин. – В какой московский аэропорт вы хотите прибыть?

– Без разницы.

– Дядя Валя, – усмехнулся Куделькин. – Вы, правда, меня извините… Но если вас спросят?.. Если вас в аэропорту, скажем, спросят, как иностранца, почему вы не зарегистрировались, приехав в Новосибирск, и спросят, где вы провели эти несколько дней, что вы ответите?..

– Отвечать будешь ты.

– Я?!

– Разумеется, ты, – все так же сухо объяснил Валентин. – Я же чувствую, что появился у тебя не вовремя. Я же чувствую, что, сам того не желая, появившись у тебя, влип в какую-то историю. Наверное, ты не вправе объяснять мне происходящее, но мне этого и не надо. У меня хороший нюх на дерьмовые истории. Я издалека чувствую запах жареного. Не знаю, чем ты на самом деле занимаешься, Юра, Джон, как и полагается отцу, наверное наврал мне, но мне