Валентин не стал бы этого утверждать.
Но сосед выглядел озабоченным. Морда благожелательно невозмутимая, плечи широкие, но озабоченность явственно жила в нем. Он чего-то опасался. Казалось, он готов к любым событиям.
И вел себя соответственно.
Если Валентин задавал вопрос, сосед выслушивал внимательно, даже подчеркнуто внимательно, чуть наклонив на бок красивую, коротко стриженную голову, ничего не переспрашивал. А выслушав, так же внимательно, даже подчеркнуто внимательно, выжидал пару секунд, как бы оценивая вопрос по каким-то только ему известным параметрам, как бы ища в самом простом вопросе какой-то скрытый подтекст, видимый только ему, но никогда при этом не доводя молчание до неловкости. А помолчав и подумав, доброжелательно отвечал все тем же ровным спокойным голосом.
Такой голос ставят, подумал Валентин.
Поставить такой голос дело не одного месяца.
Когда Валентин, проверяя свою мысль, неожиданно перебил соседа, тот спокойно и благожелательно выслушал его и, выждав несколько секунд, вновь начал отвечать все тем же спокойным, ровным, нисколько не изменившимся голосом, в котором только самое чуткое ухо могло уловить что-то, кроме этого спокойного и благожелательного внимания к собеседнику.
Разговор, впрочем, шел самый, что ни на есть, традиционный.
Безбожные налоги, падение производства, инфляция, безработица, разгул преступности…
– Евгений Александрович.
Падение престижа, закрывающиеся школы и детские сады, обнищание, задержка выплат…
– А я Валентин Борисыч.
Неумные и неуемные лидеры, откровенный цинизм, торговля местами, коррупция, чиновничьи дрязги…
– Из отпуска?
Один всенародно известный политик потрясает над трибуной стальными наручниками, другой народу, его избравшему, грозит чуть ли не топором, третий перекуплен Западом, четвертый погряз в собственной дикости…
– Какой там отпуск! Работа.
Попробуйте разобраться в этом хаосе.
– Да какая сейчас правда!
И действительно: кому она нужна? Она только усугубляет положение.
– нет, нет, человек с головой не пропадет. Работы, если вдуматься, хватает.
Но хаос. Но фальшивые ценности. Но низменная литература, упадническая эстрада. По телевидению и в газетах, даже в самых, казалось бы, демократических, вместо новостей низости. Еще более низменное, еще более упадническое кино. И все такое прочее.
– А что вы удивляетесь? – устало откинулся на спинку кресла сосед Валентина. – Дело известное. За проигранную войну надо платить. Войну за двадцать первый век мы проиграли. Начали вроде здорово, были времена, когда мы даже вели, но на всю игру сил не хватило. Не рассчитали. Не сумели распределить силы на всю дистанцию. Был у нас шанс войти в новый век хотя бы не проигравшими, был, был такой шанс, но не выдержали гонки. Окончательный счет не в нашу пользу.
– А кто выиграл? – удивился Валентин. – И что вы называете войной за двадцать первый век?
– Что я имею в виду? – переспросил сосед Валентина. – Да именно войну и имею. Войну за выживание государства. Вы же не будете утверждать, что мы выиграли?
– Государство, слава Богу, существует.
– Общипанное со всех сторон, как эта утка, и такое же костлявое, – презрительно фыркнул сосед, незаметно кося глазом в проход между креслами. – Не знаю, как вас, а меня это не устраивает. Государство, разделанное на много кусков, меня не устраивает.
– А у других не так?
Сосед Валентина усмехнулся:
– Конечно, не так. Вы ведь не думаете, что войну за двадцать первый век выиграла Югославия или Болгария? А? Я уж не говорю про Молдавию или Таджикистан. У молдаван, по-моему, даже оркестра не осталось, продали все, что могли. А вот Нидерланды выиграли. И Франция выиграла. И само собой, Штаты, о них особый разговор. Штаты вообще достигли немалого. Очень, очень немалого. А у нас?.. – Евгений Александрович Зимин неопределенно пожал плечами. – Не хочу показаться обывателем, жалобщиком, ни во что не верящим, но, кажется, войну за двадцать первый век мы и не могли выиграть. Был некий шанс, но мы сразу поставили не на ту цель и слишком резво ввели в игру запасных. А ведь никто еще не выигрывал войн в приказном порядке. Особенно скрытых войн. Вот мы и получили вместо великого государства то, что имеем. Некие жалкие обломки. Вы ведь не будете спорить, – устало повторил Зимин, – что мы сейчас живем в мелких феодальных княжествах? В мелких раздробленных княжествах, которыми управляют бывшие партийные деятели, на поверку оказавшиеся именно мелкими феодалами? Вы присматривались к лицам этих наших феодалов? Дебил на дебиле, за немногими исключениями. Налицо все признаки вырождения.
– Вы, наверное, преувеличиваете, – покачал головой Валентин.
И подумал про себя: в России всегда любили заниматься самоедством.
И подумал: вообще-то этот Евгений Александрович не похож на самоеда. Несмотря на некую внутреннюю, скрываемую им, напряженность, несмотря на его слова, а может, как раз благодаря этим его словам, он больше похож на человека действий. На усталого, но на человека действий. А еще, вдруг поймал он себя на неожиданной мысли, этот Евгений Александрович похож на Серегу. На младшего брата, так сильно когда-то мечтавшего пожить в тени баобабов и так прозаично и глупо выброшенного из окна гостиницы Питерского морвокзала.
Подумав о брате, Валентин на мгновение как бы увидел его.
Белокурая бестия, бывший лейтенант госбезопасности, штатный сотрудник советско-германского предприятия «Пульс», широкоплечий невероятный блондин с пронзительными глазами. Белая служебная «Волга». Голубые глаза лучатся ярче августовского лодыгинского солнца. На фоне бесконечной деревенской улицы (иногда братья встречались в Лодыгино), бревенчатых домов и палисадников, густой лебеды, густо прущей из-под заборов, Кудимов-младший, брат знаменитого чемпиона, выглядел человеком совсем из другого мира.
А может, он и был из другого мира.
Как этот сосед.
Он покачал головой.
– Ну, феодалы. Пусть даже феодалы. Разве среди феодалов не встречаются умные люди?
– Наверное, встречаются, – благожелательно ответил Зимин. – Но не они определяют погоду.
– Вы о России?
– Разумееися. Что другое может меня интересовать? Я вырос в России, в ней родился. В России мне было хорошо. В России меня обманули. Но мне нравится жить в России. Я чувствую свои корни. Это моя страна. О чем мне еще говорить? Не о прибалтах же, и не о кавказцах. Я постоянно и сильно ощущаю, что живу в России. Не где-нибудь, это важно, а именно в России. Понятно, что соответственно этим своим ощущениям я и стараюсь строить свою жизнь.
– И вы знаете, как это делать?
– Не без этого. Разумеется. Есть хорошо известные рецепты. Не один рецепт, а множество. Вот вам один. Скажем, объединение… На новых основах… – Зимин, полуобернувшись, коротко и серьезно взглянул на Валентина. – Давно известный рецепт. Хотите выжить, ищите друзей, создавайте собственные объединения…
