Миссис Гудхолл кисло похвалила строгий порядок в заведении д-ра Кедра, долгие годы его существования. И отдала должное стараниям д-ра Кедра и его помощниц. Но было бы хорошо, продолжала она, ввести в штат помощника, «молодого ординатора, добросовестного труженика, знакомого с новыми идеями в акушерстве: приюту необходим прилив новых сил».
– Я в курсе всех новых идей, – сказал д-р Кедр. – И вполне справляюсь с количеством рождающихся младенцев.
– Прекрасно. А что вы скажете насчет помощника по административной части? – предложила миссис Гудхолл. – Пусть медицина останется в вашем ведении. Я имею в виду человека, которому не чужды новые процедуры усыновления. Он мог бы вести переписку, проводить собеседования.
– Мне не хватает одного – хорошей пишущей машинки, – твердо заявил д-р Кедр. – Пожалуйста, пришлите мне новую машинку. А помощника поберегите для тех, из кого песок сыплется.
Еще один новый член совета оказался психоаналитиком. Психотерапия была для него новым делом, но и в штате Мэн психиатрия в 194… году была новшеством. Звали его Гингрич; даже с малознакомым человеком он разговаривал так, как будто точно знал, какая забота его гложет. Он не сомневался, всех непременно что-то гложет. Если он угадывал что, удивив вас своей проницательностью, он таинственным шепотом прибавлял, что это не все, у вас в подсознании сидит еще что-то, хотя вы можете об этом не подозревать. Вот как бы он истолковал фильм, начинающийся с бедуина верхом на верблюде: пленница пиратов во власти неосознанного желания выйти замуж, хотя судя по ее поступкам, ею руководит единственно влечение к свободе. Понимающий взгляд Гингрича, его сладкая улыбка с первой встречи обещали вам его сочувствие и поддержку, чего, возможно, вы не заслуживаете; мягкой, вкрадчивой речью он как бы внушал вам, что все на свете гораздо сложнее и тоньше, чем вам по наивности кажется.
Остальные члены попечительского совета, ровесники д-ра Кедра, были явно запуганы этой парой: мужчиной, изъясняющимся только шепотом, и женщиной, голос которой подобен иерихонской трубе. Вдвоем они были несокрушимы; к работе в попечительском совете они отнеслись не как к чему-то для себя новому (приют, жизнь сирот), а как к возможности верховодить.
«О Господи», – вздыхала сестра Эдна.
«Кажется, не миновать беды, как будто у нас и без того их мало», – думала сестра Анджела. Вообще-то ничего плохого в предложении миссис Гудхолл не было. Но она понимала, Уилбур Кедр боится связать себя по рукам и ногам. Как мог он взять помощника, не зная его убеждений? Ведь это поставит под угрозу одну из «работ» приютской больницы.
– Доктор Кедр, – вкрадчивым шепотом начал д-р Гингрич, – конечно же, никто не думает, что из вас сыплется песок.
– Я сам так иногда думаю, – отрезал д-р Кедр. – И вам так думать не возбраняется.
– Только представить себе, какая на ваших плечах ноша, – шептал сострадательно д-р Гингрич. – Человек, который столько тянет, вправе рассчитывать на максимальную помощь.
– Человек, который столько тянет, должен сам справляться со своими обязанностями, – сказал д-р Кедр.
– На вас слишком тяжкое бремя. Нет ничего удивительного, что вы не хотите ни с кем делиться даже малой толикой обязанностей.
– Мне больше нужна пишущая машинка, чем помощник, – сказал Уилбур Кедр, зажмурился, и в глазах у него поплыли вперебежку звезды – эфирные и небесные. Он провел по лицу ладонью и увидел, что миссис Гудхолл что-то записывает в угрожающе толстый блокнот.
– Теперь давайте посмотрим, – громовым голосом произнесла она в противовес мягчайшему д-ра Гингрича. – Вам ведь за семьдесят. А если точнее?
– За семьдесят, – эхом откликнулся Кедр.
– А сколько миссис Гроган? – спросила миссис Гудхолл, как будто той не было в комнате или она по дряхлости лет сама не могла ответить.
– Мне шестьдесят два, – воинственно ответила миссис Гроган, – и я свежа, как огурчик!
– Никто в этом не сомневается, – пропел мистер Гингрич.
– А сестре Анджеле? – Миссис Гудхолл вела допрос, ни на кого не глядя, вперив взор в свой блокнот.
– Мне пятьдесят восемь, – с достоинством сказала сестра Анджела.
– Анджела у нас крепка, как буйвол, – уточнила миссис Гроган.
– Мы в этом не сомневаемся, – ласково улыбнулся д-р Гингрич.
– А мне пятьдесят пять или пятьдесят шесть, – поспешила сказать сестра Эдна, не дожидаясь вопроса.
– Значит, вы не знаете точно, сколько вам лет? – сочувственно спросил д-р Гингрич.
– Послушайте, – вмешался д-р Кедр. – Конечно, мы все здесь выжившие из ума старики, ничего не помним, путаем возраст и так далее. Но взгляните на себя! – обратился он к миссис Гудхолл.
Та сразу же подняла голову. – Вы ведь тоже не надеетесь на свою память, записываете в блокнот каждое слово.
– Я записываю, чтобы иметь общую картину того, что здесь происходит, – невозмутимо проговорила она.
– Тогда вам лучше послушать меня, – сказал д-р Кедр. – Я работаю здесь столько лет, что у меня в голове общая картина давно сложилась.
– Ясно как день, вы здесь делаете замечательные вещи! повернулся к Кедру д-р Гингрич. – Но ясно также, что все вы несете слишком большое бремя.
В его словах прозвучало такое сочувствие, что д-ру Кедру показалось, будто его намылили нежнейшей детской губкой, и он возблагодарил Бога, что д-р Гингрич не сидит рядом, а то ведь, пожалуй, и по головке погладит – такие любят дополнить словесное участие физическим прикосновением.
Сестра Эдна, которая не обладала даром прозрения, несмотря на возраст, не знала, что такое приливы, и не верила ни в чох, ни в дурные приметы, вдруг почувствовала, как из самого ее нутра поднимается доселе неведомая мощная жажда насилия. Она смотрела на миссис Гудхолл с такой ненавистью, какой не питала ни к одному живому существу. «О Господи, – думала она, – вот он, враг!»
Сказав, что ей нездоровится, она поспешно вышла из кабинета сестры Анджелы, и только юный Давид Копперфильд был свидетелем ее слез. Он все еще оплакивал отъезд Кудри Дея и, увидев ее в душе мальчиков, заботливо спросил:
– Что с тобой, Медна?
– Не волнуйся, Давид, все в порядке, – ответила сестра Эдна. Но это было не так. «Я вижу конец», – думала она с незнакомой ей болью.
Кедр тоже видел. Кто-то должен сменить его, и очень скоро. Он взглянул на свой график: завтра два аборта, до конца недели намечаются еще три. И наверняка свалятся на голову незапланированные.
Пришлют молодого врача. Он все это прекратит. Что же тогда будет? Беспокойство не покидало его; но тут в самое время подоспела новая машинка, ведь она была существенной частью его обширного замысла, главным действующим лицом которого был Фаззи Бук.
«Большое спасибо за новую пишущую машинку», – писал он попечителям. Она приехала как раз вовремя, потому что старая (если они помнят, он хотел бы ее у себя оставить) совсем развалилась. Это было не совсем так, д-р Кедр сменил на ней шрифт, и теперь у нее был совсем другой почерк.
А печатала эта машинка письма д-ру Кедру от юного Фаззи Бука. Фаззи начал с того, что уведомил Кедра о своем горячем желании стать врачом и что это желание вселил в него д-р Кедр.
«Сомневаюсь, однако, что буду когда-нибудь относиться к абортам как вы, – писал Фаззи. – Меня интересует акушерство. И этим, конечно, я обязан вам. Что касается абортов, тут мы никогда не найдем общий язык. Я знаю, вы делаете аборты из высших соображений и с самыми лучшими намерениями. Но позвольте и мне иметь свои принципы».
И так далее и все в том же духе. Письма Фаззи охватывали десяток лет. Одна часть принадлежала прошлому, другая будущему, в этих последних Кедр оставлял пропуски, чтобы впоследствии сделать необходимые вставки. Из писем явствовало, что д-р Ф. Бук окончил Гарвардскую медицинскую школу, овладев всеми современными акушерскими приемами, в том числе уникальными приемами самого д-ра Кедра. При этом Фаззи Бук всегда оставался верен своим убеждениям.
