препинания, изобиловавшие к тому же ошибками. Надо было исправить в словах ошибки, соединить их в предложения и расставить по местам точки и запятые. Затем вдова исправляла работы цветными чернилами, отчего окончательный вариант сильно смахивал на черновик мирного договора между двумя малограмотными воюющими сторонами. Самый текст всегда оставался загадкой для Гомера, даже после всех ее исправлений. А дело было в том, что тексты она брала из семейного псалтыря. Гомер же в церкви ни разу не был и ни одного псалма не слыхал; рождественские гимны, которые пела миссис Гроган, он, конечно, знал, но вдова была не так глупа и к рождественским песнопениям в своих целях не прибегала. Гомер столько бился над разгадыванием этих шарад, что по ночам его стали мучить кошмары.
Историю преподавал школьный учитель на пенсии из Кэмдена, несчастный старикан, живший в семье дочери, так как сам о себе он уже заботиться не мог. Учебников у него не было, и всю историю он излагал по памяти, считая, что даты вообще ни к чему. Он мог полчаса с пафосом ораторствовать о Месопотамии, но стоило ему на миг умолкнуть – перевести дух или глотнуть воды, – он вдруг оказывался в Трое или Риме; иногда он выдавал длинные пассажи из Фукидида, но, запнувшись, заканчивал их Наполеоном на Эльбе.
– Он умеет раздвигать исторические горизонты, – сказала как-то сестра Эдна д-ру Кедру. – Это развивает в детях чувство исторической всеобщности.
– Всякий раз, как я пытаюсь вникнуть в то, что он говорит, – возразила сестра Анджела, возведя глаза к небу, – мне приходит в голову сотня доводов в пользу войны.
Насколько Гомер понял, сестра Анджела хотела этим сказать, что не следует слишком долго заживаться на этом свете. Нетрудно догадаться, ввиду всего этого, что учение нравилось Гомеру гораздо меньше любой приютской работы.
Из всех занятий Гомер больше всего любил готовить д-ру Кедру кусок для вечернего чтения в спальне мальчиков – наметить число страниц, которых хватило бы на двадцать минут, – дело нелегкое, ведь Гомер вслух читал медленнее, а про себя быстрее, чем д-р Кедр. Двигаясь черепашьим шагом, д-р Кедр читал «Большие надежды» Диккенса несколько месяцев, а «Давида Копперфильда» больше года. Окончив «Копперфильда», д-р Кедр объявил Гомеру, что начнет сначала «Большие надежды» – ведь все воспитанники, слушавшие этот роман, кроме Гомера, разумеется, успели к этому времени покинуть приют.
Впрочем, мало кто из них понимал Диккенса. Его язык был слишком труден, да они вообще еще плохо понимали язык взрослых обитателей Сент-Облака. Но д-ра Кедра это не смущало, главное – читать вслух. Того, кто не понимал, словесный поток убаюкивал, а те немногие, что следили за ходом событий, получали возможность хотя бы во сне покинуть на крыльях фантазии Сент-Облако.
Диккенс был любимым писателем д-ра Кедра. И конечно, он не случайно выбрал эти романы, ведь в том и другом говорилось о судьбе сироты. («Что, черт побери, можно еще читать сиротам?» – вопрошал он в своем дневнике.)
Воображение Гомера живо рисовало ему картины и образы диккенсовских романов; виселица на болоте «со свисающими с нее цепями, в которые некогда был закован пират», сирота Пип и арестант Магуич, прекрасная Эстелла и мстительная мисс Хэвишем обогащали яркими подробностями его сновидения. Заснув вечером после чтения д-ра Кедра, он следовал за призрачными тенями матерей, исчезающих из Сент- Облака под покровом темноты, садился с ними в почтовый вагон, запряженный лошадьми, а позднее в автобус, пришедший на смену вагону, – это новшество было для Гомера зримым свидетельством прогресса. Правда, автобусы в Сент-Облаке не прижились. И с тех пор женщины приходили и уходили пешком, что познакомило Гомера с обратной стороной прогресса.
Матерей он часто видел во сне, а вот мужчины… Хоть бы один раз женщина пришла сюда не одна! Где же они были, что делали, пока женщина оставалась в Сент-Облаке? Гомеру очень нравился отрывок из «Больших надежд», где Пип, отправляясь в путь, говорит: «Туман, лежавший повсюду, величаво поднялся, как занавес, и предо мной без конца и края распростерлась земля». Любой мальчишка из Сент-Облака предостаточно знал о туманах. Они заволакивали реку, городишко, приют. Ползли сверху от Порогов-на- третьей-миле, поглощали родителей. И те исчезали навсегда, канув в мутное молоко тумана.
– Гомер, – как-то сказал д-р Кедр, – придет день, и ты увидишь океан. Ты уже знаешь горы. Но горы по сравнению с океаном ничто. Над побережьем часто висит туман. Он бывает гуще, чем у нас. А когда рассеется… Словом, Гомер, это надо видеть своими глазами.
Но океан уже был знаком Гомеру. Сколько раз представлял он себе туман, величаво поднявшийся, как занавес… В ответ он только улыбнулся д-ру Кедру и, извинившись, ушел – пора было давать десятичасовой звонок. И вот когда он начал звонить, за ним в Сент-Облако приехала семья. Д-р Кедр так хорошо его подготовил, что он их сразу узнал. Шел 193… год, Гомеру было двенадцать лет.
Эта пара, говоря современным языком, была ориентирована на спорт. В штате Мэн они были известны как заядлые любители всех видов спорта под открытым небом. В чем только они не пробовали себя: байдарки, хождение под парусом, альпинизм, глубоководное ныряние, туризм по местам девственной природы – всего и не перечислишь. Могли совершить стомильный марш-бросок по пересеченной местности, словом, настоящие спортсмены, презирающие физкультуру, в которой нет риска.
Увидев их, Гомер прозвонил десять часов четырнадцать раз, так он был потрясен их видом: крепкими мускулами, упругим шагом, его охотничьей шляпой, ее мачете для рубки кустарника, он висел в ножнах, расшитых индейским бисером, пристегнут к патронташному ремню, на обоих были сапоги в обтяжку. Они приехали на самодельном предшественнике нынешних вездеходов, таком прочном, что он мог бы служить клеткой для носорога. Гомер вмиг сообразил – его ждет охота на медведей и крокодилов вдали от обжитых мест. Он ударил бы в колокол пятнадцатый раз, но сестра Эдна успела остановить его.
Уилбур Кедр был на сей раз крайне осторожен. За душу Гомера можно было не опасаться. Мальчик, дважды прочитавший «Большие надежды» и «Копперфильда», кроме того, прослушавший в спальне вечером оба романа от корки до корки и тоже дважды, духовно подготовлен к жизни лучше многих других. А вот физическое его развитие оставляло желать лучшего. Спорт, по мнению д-ра Кедра, занятие легкомысленное сравнительно с другими более насущными, так сказать фундаментальными. Физкультура в Сент-Облаке была не в чести. Если шел дождь, мальчишки играли в футбол в столовой, в ясную погоду бегали в салки на дворе или гоняли консервную банку. Иногда играли в детский бейсбол, причем мяч подавали сестры – Эдна или Анджела. Мяч делался из носков с помощью клейкой ленты, и, конечно, отскок у него был неважный. Против походной жизни д-р Кедр, в общем, ничего не имел, хотя мало что понимал в ней. Столько энергии тратится впустую, думал он, но, может, хоть это разовьет в мальчике чувство юмора.
Фамилия супругов уже рассмешила сестер Эдну и Анджелу. Фамилия была Винкль[1], его звали Грант, ее – Билли. Винкли принадлежали к очень небольшому кругу богатых людей штата Мэн. Их бизнес, как они в шутку называли свое увлечение, прибыли не приносил, да они в ней и не нуждались, купаясь в деньгах с рождения, зато открывал неограниченные возможности ублажать главную страсть их жизни. Они умели подвергать опасности своих клиентов: то заведут в дремучий лес и оставят плутать, то спустят на байдарке по горной реке с перспективой если не утонуть, то разбиться о пороги. Винкли вносили посильную лепту в индустрию псевдошоковых развлечений, которая паразитирует на людях, чья жизнь так стерильна, что только опасности могли еще пробудить в них какое-то подобие чувств. Рассказ Винклей об их бизнесе не произвел впечатления на д-ра Кедра, он понимал, эти взрослые просто играют и хотят при этом называть свои игры более серьезным словом. В них его привлекло другое – они были счастливы до безумия. А Уилбур Кедр давно подметил: среди взрослых, как и среди сирот, подобное счастье встречается крайне редко.
«В других местах на земле, – писал он в своей „летописи“, – способность испытывать безумное счастье считается особым свойством ума. Здесь, в Сент-Облаке, мы говорим: безумно счастливы те, в ком нет ни грана ума. А потому назовем это редкое состояние свойством не ума, а души». Говоря о душе, д-р Кедр часто бывал не очень почтителен. Особенно любил подтрунивать над этим возвышенным предметом в операционной, смущая покой сестры Эдны и сестры Анджелы.
Вскрыв однажды брюшную полость, д-р Кедр театральным жестом указал на гладкий бордового цвета орган, лежащий справа ниже ребер. Он походил на трехфунтовую буханку хлеба или на слизня, состоящего из двух огромных доль. «Смотрите, – прошептал Кедр. – Ее очень редко можно увидеть, нам посчастливилось застать ее спящей. Скорее смотрите, пока она не проснулась!» Сестры во все глаза
