…сжимаются и разжимаются, сжимаются и разжимаются…
И тут судью прорвало:
— Да! Да! Гады они, гады. И мы были частью той же проблемы, как и частью ее решения.
И сразу:
— Официант!
Официант!
Официант!
ОФИЦИАНТ!!!
— Может, за курицей гоняется. Гостей-то никого, — вяло шепчет Бозе.
Судья врывается в кухню. Два зеленых перца в жестяной миске на деревянной стойке с гравировкой: «Лучший картофель выставки 1933 года».
Ничего больше.
И никого.
Он подошел к портье.
— В кухне никого.
Портье с трудом разлепляет веки.
— Уже поздно, сэр. Рядом «Гленари». У них богатый выбор в ресторане и в баре, сэр.
— Мы сюда пришли поужинать. Мне что, жаловаться администрации?
Портье прошаркал куда-то в глубины, извлек официанта. Официант подошел к столу, отскабливая от синей куртки присохшую чечевицу. Чечевица отвалилась, оставив желтое пятно. Официант не выспался. Жил и работал он по законам социализма, не обращая особого внимания на зарвавшихся толстосумов, вечно желавших чего-то нереального. Внимательного и вежливого обслуживания, к примеру.
— Жареная баранья лопатка под мятным соусом! — повелительно бросил судья. — Баранина не жесткая?
— Да откуда ж ей взяться, нежесткой-то? — презрительно пробубнил официант.
— Томатный суп?
Официант задумался, да так из задумчивости и не выбрался. Выждав минуту, Бозе решился разбудить честного труженика:
— Тефтели? Котлеты?
— О нет, откуда… — нагло усмехнулся официант.
— А что есть?
— Баранина-карри-баранина-пулао-овощи-карри-овощи-пулао…
— Но вы сказали, что баранина жесткая.
— Сказал, и точно ведь сказал уже.
Подали наконец.
Бозе все никак не уймется:
— Только что нашел нового повара. Старый Шеру протянул ноги. Сорок лет отработал. Новый ничего не умеет, зато и дешевый. Я нашел кулинарную книгу и продиктовал ему оттуда на бенгали. Все просто. Красный соус и белый соус. Белый к рыбе, красный к мясу.
Эта тема тоже заглохла. Тогда он рванулся в лоб:
— Скажи, ведь мы остались друзьями? Мы друзья, да?
— Время идет, обстоятельства меняются, — возразил судья, вдруг ощутивший духоту помещения.
— Но ведь что-то остается неизменным?
— Все меняется. Настоящее влияет на прошлое. Оглядываясь, видишь все иначе.
Судья уже решил, что никогда более не встретится с Бозе. Никаких контактов. Он не собирался прикидываться другом англичан. Смешны индийцы, вопящие о дружбе, которую их «друзья» объявляют несуществующей. Но и не хотел дать ткнуть себя физиономией в грязь. Он окутался молчанием и не желал, чтобы кто-то — тот же Бозе — разрушил эту пелену. Ни к чему смирять свою гордость, склоняться к мелодраме, жертвовать достоинством, обнажать свое сердце. Чтобы его сожрали? Спасибо.
Судья потребовал счет. Второй раз. Третий. Но даже счет не интересовал официанта. Пришлось снова идти в кухню.
После вялого рукопожатия судья вытер руку об брюки, но липкий взгляд Бозе продолжал его раздражать.
— Гуд бай… Гуд найт… Со лонг… — Даже прощание не индийское. Английские штампы. Преимущества чужого языка: самосознание, самопонуждение, самодисциплина. Чужие языки поднимают над обстановкой, расширяют поле обзора, поддерживают…
Обзор ухудшается, автомобиль еле ползет по дороге, туман ползет над чайными кустами за обеими обочинами. Судья покидает Даржилинг. Но из тумана выскакивает память.
Проклятая память.
Шестеро сопляков на автобусной остановке.
— Почему китаец желтый?
— А он против ветра ссыт, ха-ха-ха!
— Почему индус коричневый?
— А он вверх ногами серет, ха-ха-ха-ха-ха!!!
Его дразнили, бросали в него камни, строили рожи. Странно, но он боялся детей, существ, вдвое меньших ростом.
Вспомнился случай намного худший. Другого индийца, ему неизвестного, избила толпа парней возле паба. Один их героев-победителей расстегнул ширинку и орошает избитого под восторженный рев товарищей. Будущий судья, зажав под мышкой ветчинный пирог, прошмыгнул мимо. Вступиться? Да он даже полицию не вызвал! Прошмыгнул в свою арендованную комнатенку и затих. «Не заметил». «Забыл».
Автоматически судья рулит, газует, притормаживает, направляется домой, в Чо-Ойю. Возле дома чуть не врезался в армейский джип, с погашенными огнями прижавшийся к обочине. Повар и двое в армейской форме прячут в кустах ящики. Судья выругался, объехал джип, поехал дальше. «Не заметил». Он давно знает об этом бизнес-хобби своего повара.
За воротами — несчастнейшая собака этой планеты. Дожидается. Судья дает сигнал прибытия — и вот перед ним уже счастливейшее создание земли. Сердце Джемубхаи молодеет от удовольствия.
Повар открывает ворота, собака прыгает на сиденье, они вместе едут от ворот до гаража. Шамке эти поездки настолько нравились, что судья, даже прекратив выезжать, иногда катал ее по имению.
На столе ждет телеграмма. «Адресат — судья Пател. Отправитель — Св. Августин. Относительно вашей внучки Саи Мистри».
Судья обдумывает сообщение монастырского руководства, еще не оправившись после свидания с Бозе, еще не укрепив расшатанные искусственные конструкции, поддерживающие его существование. Построенное на лжи прочно и устойчиво. Правда подрывает устои, разрушает. Откажись от лжи — и рассыплется прошлое, потащит за собой настоящее.
Он решил опереться на случайно подвернувшийся обломок прошлого, подкрепить им устои без чрезмерных усилий…
Саи может присмотреть за Шамкой. Повар уже развалина. Неплохо иметь под рукой кого-то… прислугу, которой и платить не надо. Саи прибыла. Он ожидал, что она вызовет вспышку ненависти, не угасшей в глубинах его натуры, что он тут же захочет от нее избавиться, начнет третировать внучку, как ее мать и бабку. Но оказалось, что Саи больше похожа на него, чем он сам. Поведение, осанка, произношение… Европеизированная хинду, воспитанная английскими монахинями, чужая в своей стране. Начатое им столь давно путешествие продолжилось в потомках. Возможно, он ошибся, отказавшись от дочери. Проклял, не узнав. Возможно, восстанавливалось нарушенное им равновесие решений и
