Анна взяла бутыль в руки и поднесла к свету. Под солнечными лучами светло-серая слизь превращается в пурпур, самую древнюю из всех красок. Если густо смазанную кашицей материю, шерсть или шелк, разложить под солнцем, она сначала приобретет зеленый цвет, потом станет голубой и, наконец, сделавшись пурпурно-красной, останется такой уже навсегда.
…И для выполнения других повелений Его Святейшества, ни для чего другого. Например, для изготовления пурпурных чернил. А ведь мученица Агата тоже святая, и образ ее предназначен для храма Божьего. Так что истратить малую толику пурпура на картину не будет великим грехом, решила она. Папа Римский не слишком разгневается, если даже узнает. Вряд ли пурпур ему дороже, чем память о великомученице.
Отодвинув плошку с обычным красным кадмием, Анна сломала сургучную печать на горлышке бутыли, соскоблила остатки приставшего к отверстию сургуча, слегка обмакнула тонкую кисточку из конского волоса в сосуд и бережно поднесла ее к груди святой Агаты.
Невесть откуда прозвучало ее имя. Она узнала голос Лоренцо. «Анна!» – пронеслось по долине. Она устремилась из дома в сад, окруженный темно-зелеными колоннами кипарисов. Под ними толпились слуги и их дети, привлеченные приближающейся музыкой.
– Viva! Viva! – кричали они.
Охваченная нетерпением, Анна поспешила на звуки флейты. Зов Лоренцо продолжал звенеть в ушах. Добежала до кипарисов, отгораживающих сад от оливковой рощи с южной стороны, и увидела обоих – Лоренцо и Пия Второго – внизу, у реки, среди многочисленной свиты. Вот бы подхватить общие приветственные крики, но нельзя вести себя неподобающим образом. Подняв руку, плавно повела ею из стороны в сторону. Папа Римский восседал в обитом парчой паланкине. Вокруг – кардиналы и гвардейцы. Разноцветье одежд, мулы и лошади с пышными плюмажами. Различив на холме жену, Лоренцо низко склонился, зачерпнул пригоршню песка и посыпал им голову. Желто-красные кусты сиротамиуса создавали изумительный естественный фон для пестрых нарядов. Анна едва сдержалась, чтобы не броситься вслед за ребятней к папскому кортежу, но заставила себя остаться на месте и с величавой учтивостью ожидать посетителей, как и следует хозяйке-баронессе.
Пастух Андрополус, стоя среди овец, изо всех сил выкрикивал приветствия.
Навстречу процессии торопливо трусил на осле приходской священник. Стояло раннее утро. Его Святейшество, должно быть, выехал из аббатства Сан-Сальваторе еще до восхода солнца. То садился на носилки, то ехал верхом: она узнала его коня и ткань седла, окрашенную пурпуром.
Из письма, которое доставил от Лоренцо гонец, Анна знала, что Пий Второй и лица, его сопровождающие, собираются провести в аббатстве все лето, дабы переждать летнюю жару и в августе осмотреть результаты строительных работ, которые ведутся в Корсиньяно. Монастырь аббатства Сан- Сальваторе расположен выше, чем обновляющийся город, и там: можно не опасаться малярийных комаров – эти кровопийцы не жалуют сухой горный воздух. Радость жителей долины подогревалась удивлением: никто не ожидал Папу Римского так рано, в самом разгаре лета. Обычно тот благословлял паству долины Орсия позже, в день Усекновения главы Иоанна Крестителя.
– Надень праздничное платье, Лукреция, – обернулась Анна к дочери, выбежавшей в ночной сорочке, с неприбранными волосами. – Его Святейшество прибыл, чтобы благословить тебя!
Увидев внизу, на берегу реки, родного отца рядом с Папой Римским, Лукреция, неловко приплясывая, радостно поспешила в дом переодеваться. Мимо цветущих кустов, мимо озерца с плавающими птицами… Длинные черные косы плясали по плечам.
«Долго же тебе пришлось ждать», – подумала Анна.
Лукреция вернулась нарядно одетой, с венком из ветвей оливы. Скоро Пий Второй даст ей свое благословение.
Анна велела слугам принести из погреба лучшее вино, сыр пекорино и ветчину, а сама проскользнула в кладовую с низким сводчатым потолком и взяла там еще один запечатанный сургучом сосуд.
Челядь продолжала громогласно приветствовать шествие и обсуждать его неспешное продвижение по дну долины.
– Они идут в Спедалетто! – говорили одни.
– Нет, сюда! – не соглашались другие.
– Еще чего! – уверенно возражали третьи. – Его Святейшество направляется к целебным источникам Баньо-ди-Виньони!
Сжимая сосуд в руках, Анна застывшим взглядом следила за процессией, повернувшей в сторону Виа- Перуджино, к мосту.
Они не собираются заезжать в поместье. Они показались, чтобы напомнить о себе и вновь удалиться. Последний раз она встречалась с ними год назад, в Ватикане, на церемонии канонизации Екатерины Сиенской.[4] Тогда Его Святейшество, получив от Анны пурпурные чернила, вручил ей четки. С тех пор папский подарок всегда висит у нее на поясе, сейчас – тоже. После канонизации Пий Второй с кардиналами отправился в Тиволи, предместье Рима, и взял Анну с собой. Стоял июль, ему хотелось уехать из города, но излишне удаляться от Ватикана было никак нельзя, ибо мятежные умы из Соры и Аквилеи[5] продолжали угрожать спокойствию апостольского престола. Безопасности ради Лоренцо собрал для охраны Папы десять пеших эскадронов и кавалерию во главе с Федерико из Урбано и кардиналом Теанским. Войско сопровождало Его Святейшество до самого Понте-Лукано. Лучи вечернего солнца играли на щитах и шлемах солдат. Кавалеристы, не покидая седел, соревновались в искусстве фехтования Пию Второму на потеху. Во время отдыха, за трапезой в папском шатре, Лоренцо был на удивление сумрачен и молчалив. Его Святейшество возбужденно говорил о жестокости султана Махмуда и его янычарах, а муж не сводил с нее глаз. То, о чем Папа Римский повествовал с живостью личного свидетельства, не было для Анны новостью: эти истории она уже слышала от Лоренцо. Султан Махмуд провел ночь с наложницей, выставил ее голой на всеобщее обозрение и отрубил несчастной голову, чтобы показать янычарам, как мало власти имеют над ним женщины…
Его Святейшество явно желал, чтобы Анна оставалась в его свите и дальше, но Лоренцо настоял на немедленном отъезде жены в долину Орсия, домой. После чего Пий Второй совсем перестал требовать ее к себе. Традиция, согласно которой Анна неизменно передавала ему пурпурные чернила из рук в руки, оказалась нарушенной. Теперь за пурпуром являлись гонцы от имени мужа. Почему? Может быть, Его Святейшество, заметив ревность Лоренцо, не хочет по старой дружбе задевать чувства своего военного советника? Когда с Лукрецией случилась беда, Анна послала мужу письмо с мольбой: уговори Папу Римского приехать в поместье и благословить девочку. Гонец вернулся с обещанием: они скоро прибудут.
Она пристально вглядывалась в движение процессии. Правы оказались те, кто предсказывал путь на Спедалетто. Как долго длилось напрасное ожидание! С того самого дня, когда дочь постигло несчастье. И вот Пий Второй нарушает обещание.
Возвращаясь к дому через сад, она спиной чувствовала взгляды слуг.
Анна направилась к комнате дочери. Лукреция отказалась открыть запертую дверь.
Андрополус из Константинополя, окруженный своими овцами, снова прокричал «Viva!». И тут же подумал: ой, как стыдно! Что сказал бы отец, увидев сына, радостно приветствующего Папу Римского среди овец на речном берегу? «Что со мной сталось? Кто я?» – безмолвно спросил он, не переставая кричать. Он уже не чувствовал себя византийцем. Он еще не был подданным Пия Второго. Ему тринадцать лет, он принадлежит Лоренцо, он три года кряду пасет здесь овец и коз. Он из тех, кого именуют «populo minuto». Никто и звать никак, безымянный раб с Востока. Но когда вокруг звучит «Viva!», он тоже кричит «Viva!» и становится равным среди равных, и знает, что, став солдатом Рима, вместе со всеми пойдет в священный крестовый поход против турок. Ты почти взрослый. Ты такой же, как все. Как слуги и парни из поместья, кричащие «Viva!» и машущие оливковыми ветвями на склоне холма… Но почему кортеж двинулся к мосту, а не свернул на дорогу к замку? Ведь Лукреция так давно ожидает благословения Папы Римского! Андрополус, бросив овец, поспешил к удаляющейся процессии.
– Ваше Святейшество, отведайте овечьего молока!
– Мой пастух, – сказал Лоренцо Пию Второму.
Папа Римский приблизил протянутый бурдюк ко рту. Сделал вид, что пьет. Но пробку не вынул.
