протравить ими нити, окраска будет глубокой и долговечной».
Она на миг оторвалась от книги. При нагревании… А до какой температуры? На чем? Может быть, на горячих углях?
«Раствор проще и лучше всего выпаривать на солнце».
Анна вскочила, подбежала к окну, с грохотом распахнула ставни. Со двора послышались недоуменные возгласы. Ну и пусть думают, что она сошла сума. Подставив лицо заходящим лучам, Анна смеялась от переполнившей ее радости.
Все дело в нем, в солнце. Оно превращает улиточную слизь в пурпур, оно преобразует камень в соль прочно связующую краску с нитками. Солнце – отец всех красильщиков и красильщиц!
Анна молитвенно сложила руки и вознесла благодарность небесам. Узница ощутила себя свободной, в ней снова проснулась неуемная жажда жизни. Она была счастлива.
Солнце зашло за Амиату, вечер входил в свои права. Ветер утих, слышалось негромкое блеянье овец. Анна снова села с книгой у очага. Она найдет это растение, Господь не оставит ее.
Не оставит? Сомнения опять охватили Анну Просторная опочивальня показалась узкой сырой кельей. Недаром приснилось однажды, будто она заперта в темном шкафу. Посмотри правде в глаза: нет в Италии алунита. Так и будешь жить, всеми забытая, в одиночестве, иногда – впроголодь, отдавая скудные куски Андрополусу, как Лиам делился последним со своей собакой. В венецианском зеркале отразилось лицо женщины со впалыми щеками, сероватой кожей, волосами, потерявшими блеск. Неужели это она – баронесса Анна? Лучше уж совсем не смотреться в зеркало. В Италии алунита нет, хватит обманывать себя. С каждым днем стены комнаты будут все теснее смыкаться вокруг.
Анна сидела не шевелясь, забыв о том, что огонь в очаге надо поддерживать. Сил не было, клонило ко сну.
Она проснулась поздней ночью у слабо мерцающего затухающими углями очага, пробудилась от далекого отчаянного крика. Приснилось или в самом деле кто-то кричал? Книга, открытая на странице с рисунком, лежала у нее на коленях.
Снова послышался крик. Она узнала голос Андрополуса. Душераздирающий вопль, словно долго сдерживаемая боль вырвалась наконец наружу. Это кричит ее отчаяние, отчаяние Лиама, отчаяние Лукреции. Это кричит Андрополус.
Анна открыла окно. На долину наплывала мгла. Отчаянный голос смолк, будто его и не бывало. Звук заглушила тишина, поглотил сумрак, который сильней человеческого крика.
Но голос прозвучал не зря. Навстречу ему открылись тайные закоулки памяти, и перед глазами Анны возникли холмы Тольфы, что чуть к северу от Чивитавеккьи. [31] Именно там средь белесых камней видела она растение, изображенное в книге.
Порошок мелко раздробленного белого камня, говорил ей Андрополус, останавливает кровотечение. Он всегда на всякий случай носит при себе полученную еще от отца в Константинополе маленькую коробочку с этим снадобьем. Такая полезная соль на раны. Называется – алунит.
– Андрополус! – крикнула Анна изо всех сил.
Эхо повторило ее зов, вернуло его обратно.
Никакого иного ответа не было.
В то самое время, когда Анна читала книгу «О природе», приходской священник поднимался на осле к Рокка-ди-Тентенано, чтобы там повеситься.
Он больше не пастырь, Папа Римский нашел для него иное занятие.
– Тебе более пристал чин стража, чем сан священнослужителя, – сказал Пий Второй, – отныне ты будешь охранять плотину, а не души ближних своих.
Долина Орсия станет озером, так хотят Бог и Папа Римский, и озеро будет давать людям пищу.
Но падре не желает больше быть сторожем! У сторожа нет власти над людьми. О, как ясно он понял это в тот теплый весенний мартовский день, когда увидел Анну в объятиях проклятого архитектора! Росселино, значит, может делать, что хочет, а он – нет? Но ведь и падре имеет право на любовь!
Поднимаясь по крутому склону, он с раздражением думал, что, прислушайся Папа Римский к его предупреждениям, мерзостного соития в крепости не произошло бы. Мужчина и женщина не превратились бы в четвероногое двуглавое чудище.
Раз-два – и Росселино опять в своей Флоренции. Получил, чего хотел, и убрался подобру-поздорову. Таковы мужчины, но падре не таков: если уж он любит, то любит, и его любовь чиста.
Он глянул на долину, на большое поместье Лоренцо, и засмеялся. Скоро замок станет островом. И Анна – островок, отторгнутый от Церкви. И он тоже. Она отлучена, он лишен прихода. Папа Римский обманул, не сделал епископом.
Правду сказать, поначалу падре был даже горд, получив важное поручение. Приятно стать стражем порядка, распоряжаться шестью солдатами, охранять плотину от возможного нападения бандитов, тех, кого именуют populo minuto, следить, чтобы мешки с песком не сдвигались с места и не разворовывались. Но чувство удовлетворения скоро прошло.
Перед отъездом Пия Второго из Корсиньяно в Рим приходской священник попытался было еще раз обратить внимание Папы Римского на трещины в стене церкви и назвал имя того, кто несет ответственность за строительную ошибку, чтобы не сказать – преступление.
Папа только отмахнулся, неприязненно скривившись:
– Мы сами решаем, кто виновен, а кто нет. От нас ничто не может скрыться.
Так ли это? Падре готов был поклясться, что стоит к истине ближе наместника Божьего» Хорошо хоть не назначили сборщиком трупов, караульщиком смерти, одним из тех, что под звон колоколов являются на восходе за свежими покойниками, очищая город от зловонных помет чумы. Обычно сборщики и сами долго не живут.
Что греха таить, он всегда боялся умереть. Постоянно остерегался, все время был начеку. Но после того как отлученная баронесса и архитектор осквернили Рокка-ди-Тентенано, страх исчез, сменившись обидой и гневом. Его отправили охранять плотину специально, чтобы удалить от Анны. Коли так, смерть предпочтительней жизни.
Упрямый осел, как всегда, не желал слушаться. Падре остановился, отер со лба пот и хлестнул животину веткой:
– Это последний подъем, уже близко. Закатные лучи освещали усадьбу, в которой теперь жила Анна. От ее нынешнего дома по пустынной тропе двигалась через долину одинокая фигура. Ревность заволокла падре глаза. Она спешит на тайное свидание со своим архитектором! Они опять хотят свиться, как два ползучих стебля!
Он хлестнул осла изо всех сил. За что такое наказание? За какие грехи он лишен силы, уважения и власти, повергнут ниц, превращен в ничто? Когда долина станет озером, его, чего доброго, определят в паромщики, и он будет общаться с людьми, только перевозя их от берега до берега. Какую проповедь можно за это время прочесть, чему научить? Жизнь кончена.
Для грешников смерть нередко начинается с железных оков и темницы. Потом – виселица на ратушной площади. В Писании сказано ясно: «Лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили бы его во глубине морской».[32]
Падре о том и просил Папу Римского, просил недвусмысленно: казни не меня, а других, воистину повинных. Дойди доводы до нужных ушей, наказание постигло бы флорентийского архитектора, но к приходскому священнику никто не пожелал прислушаться.
Он попробовал взглянуть на себя со стороны и презрительно расхохотался: жалкий ночной сторож, которому велено следить за мешками с песком и бесславно умереть, если озверевшим маврам вдруг да придет в голову брать плотину штурмом. Глупый и бессмысленный конец – он ведь никогда не держал в руках оружия, он ведь воин Божий, а не простой солдат. Господи, какая унизительная несправедливость!
Падре, бросив осла, сошел с нахоженной тропы и двинулся напрямик через заросли кустарника и плюща. Злые духи, которых так хорошо умела отгонять святая Екатерина, вились вокруг, пытаясь пробраться в самую душу. Он направился было в глубь леса, но передумал: зачем и от кого прятать в сумрачной чаще собственную смерть? Тяжело дыша, поднялся почти до самой вершины, остановился у
