– Я никак с тобой не поступаю, Лори.
– Ты же знаешь, что я чувствую по отношению к нему, ты знаешь, что он сделал моей подруге, – так почему среди всех людей, которых ты мог представлять, ты выбрал именно его?!
– Лори, я понимаю, как это выглядит. Но поверь мне, дело не в тебе. К тебе это не имеет никакого отношения.
Понятно, что это ее нисколько не убедило.
– Тогда зачем ты это делаешь? Просто ответь: зачем?
– Есть причины, в которые я не могу вдаваться. Честное слово, не могу.
– А, понятно.
Я попробовал подойти с другого конца, потому что так она меня просто не слышала.
– Ладно, тогда ты мне скажи, как ты сама думаешь – почему я могу взяться защищать клиента, к которому у тебя счеты? Я люблю тебя, забочусь о тебе – неужели ты и вправду думаешь, что я мог сделать это в пику тебе? Что я хотел ранить тебя? Есть в этом смысл? Разве мы поссорились? Что-то не припомню.
Она помолчала минуту, взвешивая мои аргументы, и мне какое-то время казалось, что у меня появился шанс, но потом я заметил, что у нее в мозгу сработала команда «отказать».
– Не делай этого, Энди, – сказала она, одновременно требуя и умоляя.
– Прости, но я должен.
Она покачала головой.
– Нет, ты сам этого хочешь.
Она развернулась и вышла. Мне было тошно оттого, что я ранил ее, но еще тошнее оттого, что она сочла, будто я сделал это намеренно.
Новичку кажется, будто окружная тюрьма – вроде низшей лиги для бейсболиста. Он понимает, что может оказаться в настоящей тюрьме, если осудят, и предвариловка кажется ему унижением. Конечно, если его признают виновным и посадят в тюрьму штата или даже в федеральную тюрьму, он поймет, насколько лучше было в окружной.
И дело тут в том, что на предварительном этапе осужденный чем-то занят, чего-то ожидает. Его допрашивают, к нему приходит адвокат, он готовится к суду… это новый опыт, и это значительное событие, что ни говори. Когда же подследственный осужден и заключен в тюрьму штата, он чувствует, что мир забыл о нем, и это на самом деле так. Его жизнь становится не просто жалкой, но еще и скучной, и конца этому не видно.
По моему мнению, окружная тюрьма – вполне сносное место. Но Оскар Гарсия почему-то так не считал. По мнению Оскара, то, что он находится здесь, – это произвол. Долбаные шуточки, как он неизящно выражался.
Оскар рвал и метал две-три минуты, потом наконец осознал, что раз я сижу здесь, то, должно быть, тоже играю во всем этом какую-то роль.
– А ты что за фрукт? – спросил он.
– Меня зовут Энди Карпентер. Я адвокат, меня назначили общественным защитником по вашему делу.
Несколько мгновений он пялился на меня, словно пытаясь что-то припомнить.
– А мы нигде не встречались?
– Может быть, – пожал я плечами. – Я посещал Нью-Йоркский университет. В какой студенческой организации вы состояли?
Кажется, Оскар не очень-то хорошо понимал иронию, и у меня было такое чувство, что он воспринимает любой юмор как унижение его достоинства. Он проигнорировал мой комментарий, главным образом потому, что вдруг вспомнил, где видел меня.
– Ты тот самый адвокат, правильно? – Он показал на меня пальцем, без сомнения, чтобы убедиться, что я понимаю, к кому он обращается.
– Я как раз это и пытаюсь вам сказать.
Он покачал головой.
– Да нет, я имею в виду, ты тот парень, которого показывали по ящику.
– Да, это я. Адвокат из телевизора.
Он как-то странно покосился на меня, словно сам себе не верил.
– И чего тебе от меня нужно?
Оскар был недоверчив – первый признак интеллекта, который я у него заметил. Я решил сказать ему правду, хотя и не всю. Пока что это было большее, что я мог себе позволить.
– Я подумал, что вы можете нуждаться в моей помощи.
– Плевал я на помощь.
– Ладно, тогда я найду кого-нибудь, кто нуждается. – Я поднялся, чтобы идти. – Увидимся в студгородке.
Я успел дойти до двери и занес одну ногу над порогом и в этот момент услышал:
– Погоди, мужик.
Варианта было два: сделать вид, что не слышал этого, и выйти – либо вернуться и продолжить это безумие. Я вернулся.
– В чем дело, Оскар?
– Я этого не делал, мужик. Я сделал много всякого дерьма, так, по мелочи, но это – не моя работа.
– Вы были знакомы с Дорси? – спросил я.
– Да так, немного. Крупных дел у нас не было. Он иногда на меня наезжал, но это все лабуда.
– А как вы с этим справлялись? – поинтересовался я.
– Да никак. Не суетился и занимался своим делом.
– А что это за дело? – спросил я.
– А какая, к черту, разница? При чем тут мои дела? Мой бизнес – это мой бизнес.
Я пододвинул стул и уселся меньше чем в футе от него.
– Послушай меня внимательно, Оскар, потому что это я скажу только один раз. Твои дела – это мои дела. Все, что касается тебя, – это мое дело. И если я задаю вопрос, какой угодно вопрос, в твоих интересах отвечать на него настолько подробно, насколько это вообще возможно.
Он мог послать меня – но побоялся, что я уйду.
– Ладно, мужик, – сказал он. – Но ты не станешь трепать языком, идет? Это останется между нами?
Я кивнул.
– Это называется «соглашение между адвокатом и клиентом», и ты даже представить себе не можешь, через какое дерьмо я прошел, чтобы соблюсти его.
Тут он рассказал мне о своей торговле наркотиками и сутенерстве. Это действительно были мелкие делишки, но его маленькая территория, так же, как у Дэнни Роллинза, была дана ему на откуп, и он платил солидный куш от своих доходов тем, кто его контролировал. Времена Аль Капоне прошли, но гангстерство, по крайней мере в этой сфере, было на удивление неизменным.
Оскар наотрез отказывался говорить о гангстерах, с которыми он имел дело. Так трогательно: он считал себя «повязанным» с ними, хотя был в самом низу преступной цепочки – ниже только его жертвы. Я не давил: не исключено, что его связи чем-то помогут ему в ходе следствия.
Я попробовал выяснить обстоятельства самого дела, не слишком углубляясь. Пора вопросов придет, когда я буду знать больше об уликах, собранных полицией. Я спросил о складе, где было найдено тело.
– Ну да, там были мои отпечатки, – признал он. – Это же мой склад.
Склад был по соседству с парком, где он работал, иногда он прятал там товар, и к нему туда даже заходили отдельные покупатели, постоянные клиенты, когда полиция ошивалась в том районе. Он считал этот склад своей штаб-квартирой. К тому же, как он изящно выразился, «отпечатки пальцев – это дерьмо, они вообще ни черта не значат».
– Запишите, пожалуйста, эту фразу. Я хочу использовать ее в своей заключительной речи перед
