Я хочу рассказать про нашу сотрудницу Алину. Алина живёт на Аландских островах, она приехала пятнадцать лет назад из Ленинградской области. Она ингерманландка, инкери (так здесь называют ижорцев), а потому без проблем получила гражданство: Финляндия принимает представителей родственных им национальных меньшинств. Алина говорит по-русски, но часто забывает слова, путает финский, карельский и русский. Она знаменита тем, что купила новый «мерседес» за наличные деньги: принесла в фирменный магазин полиэтиленовый пакет, полный купюр и монет. Итак, рассказ про Алину в четырех частях.
На заводе, где трудились мы с Алиной, всё было организовано так: в огромном цеху посередине стоял домик. Ну, не совсем домик, а белый куб размером с комнату. Внутри было очень холодно, горел яркий люминесцентный свет и всё было выложено белым кафелем: стены, пол и потолок. Там резали и паковали копчёную рыбу. Очень деликатное и сложное дело: нужно всё делать быстро, рыба горячего копчения моментально портится.
Там и работала Алина, на пару с одной эстонской девушкой. Они никогда не разговаривали, потому что были заклятыми врагами. Дело в том, что кто скорее прогонит половину дневной нормы, тому за этот день и выплатят премию. За месяц могла набежать хорошая сумма. По тысяче евро сверх зарплаты. Поэтому обе работали как можно быстрее, и мы редко видели их в общем зале. А в столовой вообще никогда.
Иногда, если эстонка отлучалась-таки в туалет, Алина выбегала на три минуты поболтать со мной. Но, как только вдалеке замаячит жёлтая кепочка напарницы, снова убегала в свою конуру. Наверняка пока Алина работала, в голове у неё вертелись всякие мысли, и когда нам случалось поговорить, она начинала разговор не с начала и не с конца, а с того места, где были в тот момент её мысли. Приведу пример.
Подбегает ко мне — передник до пят, резиновые сапоги до колен, кепка надвинута на глаза, — приваливается к стене и начинает:
— Ох… охохох… да… вот блин! И так всю жизнь!
Я говорю:
— Ага.
— Чтоб им пусто было!
— Ну да! — соглашаюсь я.
— Так и сдохнешь! И почему? Вот я в школе училась… Слышишь? Нет?
— Слышу.
— В школе училась и всё мечтала, когда школа эта кончится. Я там как в тюрьме была, дни считала, и так год за годом, год за годом! И конца-краю не было. Думала, кончу школу, так и отдохну. Погуляю, повеселюсь, с мальчишками побегаю, с подружками поиграю. Ну, кончила школу, и что? Начался техникум.
Алина зло плюёт на пол. Вытирает подбородок.
— Техникум, мать твою! И началось! Каждый день ездила в Ленинград, по полтора часа в один конец. Там практика, контрольные, ещё хуже, чем в школе было. Думала, когда ж это кончится?! Ну, с грехом пополам, кое-как закончила техникум. Вышла с профессией, не шучу! Что я тебе, врать буду? Отметили, родители меня похвалили. Ну, думаю, начинается взрослая жизнь. И что ты думаешь началось?
Алина просовывает согнутую руку под колено и изображает неприличный жест.
— Работа! Работушка началась! Любименькая моя! От звонка до звонка, пятнадцать лет! Как каторжная оттарабанила. Не присесть, не прилечь, в две смены. За всё одна отвечала, зарплата копеечная, все на мне ездили, кому не лень. А мне ещё замуж очень хотелось. Думала, выйду замуж, и прощайте мама с папой, вот когда жизнь-то начнётся. Ну, вышла… Даже говорить не буду. Царство ему небесное… Алкоголику… Козлу проклятому, проходимцу, говнюку, дармоеду! На моей шее сидел, упырь! Ладно… что уж теперь… Помер и помер, никто не заплачет, туда ему и дорога, хрен с ним, сдох, ну и хрен с ним, и всё. Ну, потом ребёнок родился, куда ж без него! Ночь не спи, день не спи, всё для доченьки, вкалывала, как ломовая лошадь, чтоб кровиночке своей жизнь обеспечить. Мать-одиночка, каково! Думала, вырастет ребёнок, тогда отдохну. Ага! Потом внуки пошли, дочка моя вечером к подружке, а я с внуками сиди. Вот и внуки подросли…
Алина смотрит вдаль. И изрекает:
— Отдохну-то когда, а? Господи, когда ж я отдохну? На пенсии? Вряд ли, тоже что-нибудь кому-нибудь будет от меня надо. Как помру, так и отдохну. В гробу отосплюсь. Трупу-то что? Ему всё пофиг, лежит себе, есть не просит.
— Аля, хватит про трупы. Я тебя умоляю!
— Хотя нет. И в гробу не отдохнёшь. Сначала будешь гнить, а потом…
— Хватит!
— …а потом червяки замучают. Будут между костями ползать туда-сюда. Противно, наверное, это всё. Как мясо-то почернеет и начнёт кусками отваливаться. А то ещё говорят, в гробах, бывает, змей находят. Змеи тоже тухлое мясо любят поесть…
— Аля, вон смотри, Эллен идёт!
— Змеи ведь тоже… Мать твою! Уже назад прётся! Ну чтобы ей посидеть, кофе попить? Мы бы хоть поболтали с тобой вдоволь! А то так и не поговорим ни о чём! Ты знаешь что, ты приезжай ко мне в гости как-нибудь. Посидим, поболтаем.
И Алина скорее бежит в их будку. Следующие часа четыре ей придётся молчать наедине со своими мыслями.
Однажды сидим мы в столовой, Алина и заявляет:
— Кать, ты только никому не проговорись. Совсем никому, даже мужу. Главное, Юсси моему не говори, козлу проклятому. Чтоб он сдох! Ну, в общем, это… Я тут купила одну вещь в галерее. Сначала посмотрела вокруг: вроде бы никого знакомых нет. Хотя никогда ведь не знаешь, следят за тобой или не следят. Ну вот, я купила… только никому! Клянёшься? Поклянись жизнью! Я купила кассету с музыкой для караоке. Вчера тренировалась, но так, чтобы Юсси не слышал. Пошла в лес с плеером и пела, а потом ещё в ванной, когда стиральная машина шумела. Теперь всё помню, всё могу спеть. Вот в следующий раз поедем с Юсси в турку на пароме, он напьётся и захочет петь караоке, а я тут как выйду на середину да как запою! Так он и обосрётся от зависти! Вот так ему, пьянице, кобелю, козлу проклятому! Не будет думать, что только он всегда главный, а я никакой роли не играю. Я его перепою, утру ему нос, поставлю на место. Так запою, что все ахнут, скажут: «
Там знаешь какие песни есть? Ну, эта, самая знаменитая, сейчас передают везде… чёрт, забыла название, ну фиг с ней. Я сейчас тебе напою. Щас, пока нет никого. Ну, это… Чёрт, забыла. Чёрт! А, вот: на-на-на, та-да-да, НА-НА! Та-да-да-да, ай лав ю!
Говорят, Алина в следующие выходные уела-таки своего мужа! Так пела, что весь паром ахнул! Только муж не слышал, жалко. Он пьяный на полу спал.
Однажды Алина пришла на работу в тесной розовой кепочке, на козырьке которой была изображена розовая пантера. А надо сказать, что Алина, прожив пятнадцать лет за границей, не утратила свои советские привычки и ни на сантиметр не уступила западной моде! Когда видишь её на главной улице городка среди юношей и девушек, одетых в стиле готов, среди спортивных бабушек в ветровках, среди спортивных же мам и пап, то создаётся впечатление, что она только что прилетела на машине времени. Идёт такая женщина первых лет перестройки, в ушанке, завязанной под подбородком, в сапогах на молнии, в шубе. Сама угрюмая, бледная, смотрит в землю и шевелит губами, что-то шепчет. С огромной продовольственной сумкой в руках. Спина сгорбленная, вся фигура напряжённая, страдающая от непосильной ноши. Как будто тянет за собой санки с продуктами, доставшимися ей по талонам.
А тут вдруг приходит на работу в розовой кепочке с розовой пантерой, причём на дворе мороз минус
