Я очень удивилась. Что за странное поведение: неужели они меня так не любят? Неужели трудно сказать: «Спасибо большое за приглашение, но в эти выходные мы ужасно заняты, давай как-нибудь в другой раз?» Обязательно было поворачиваться спиной и демонстративно уходить в противоположном направлении?
Но я не сдалась. Догнала самую разговорчивую девушку, Рииту-Лиису, и повторила:
— Не могли бы мы собраться у кого-нибудь на выходных и посидеть? Ну, чтобы узнать друг друга получше?
Она сказала:
— Мы же договорились! Завтра в час у меня. Не спрашивай девочек, они стесняются говорить по- английски. И я стесняюсь, так что меня тоже не спрашивай.
Договорились? Когда? Я и не заметила! Наверное, они что-то сказали по-фински, да я не поняла.
Назавтра была суббота, и я с утра начала готовиться к посиделкам. Следуя питерской привычке, побежала в магазин: нельзя ведь идти в гости с пустыми руками. Купила бутылку белого вина, бутылку красного вина, полкило винограда, упаковку ветчины, упаковку сыра, кило нектаринов и кило апельсинов. Мне думалось, что финны ничего не купят к столу.
Ну и, разумеется, я принарядилась: надела узкие джинсы и блестящую блузку со стразами, туфли на каблуке, накрасилась и уложила волосы.
Я знала, где живёт Риита-Лииса. Собственно, они все жили в квартире при заводе, на первом этаже. Квартира была полупустая, с минимумом необходимой мебели, с казёнными занавесками и искусственными геранями на подоконниках. Она предназначалась для сезонных рабочих, там было четыре комнаты, кухня и душ.
Я приехала на велосипеде, обошла здание кругом. Жутко воняло рыбой. Подумала, что, наверное, невесело жить там же, где работаешь. И днём и ночью один и тот же вид из окна на бетонные здания и трубы. В окнах было темно, из дома не доносилось ни звука. Я испугалась, решив, что приехала не туда, куда надо, или что девчонки передумали и не пришли. Позвонила, и мне открыли! Оказалось, что все уже на месте, но просто сидят очень тихо.
Вот что я увидела в корпоративной квартире: все одиннадцать девчонок сидели вокруг белого икеевского стола, были там и парни с нашего завода. Я узнала их, но имён не помнила, без комбинезонов они выглядели непривычно. Все сидели молча, света не зажигали, царил осенний полумрак. Перед каждым стояла начатая бутылка дешёвой водки, вы только подумайте: у всякого — своя бутылка! Я поздоровалась, но мне никто не ответил, даже головы не повернули. Я вытащила из сумки купленные продукты и как можно бодрее сказала: «А я вот тут принесла немножко фруктов!» Никакой реакции. Положила виноград и нектарины на стол. Никто не предложил мне открыть вино, штопора рядом не было. Я спросила про штопор, но ответом мне опять было молчание.
Села. Воцарилась тишина. Время от времени кто-нибудь подносил к губам бутылку и делал глоток. Я спросила, как дела, когда они начали, почему не подождали меня и не включить ли нам музыку. В мою сторону никто даже не посмотрел. Я подождала какое-то время и попросила нож для апельсинов. Не дождавшись, я встала и подошла к кухонному столу. Нашла открывашку, открыла вино и предложила присутствующим. Один из парней обернулся в мою сторону. Он был красивым. Нет, правда, очень красивым, в моём понимании. Теперь я вспомнила, его звали Юхана. Высокий, крепкий, сильный парень, блондин с голубыми глазами. Но эти голубые глаза были как будто налиты водой, и я поняла, что он уже очень пьян. Суббота, час дня, мы ещё не начали веселиться, мои прежние друзья в Питере недавно проснулись, а перед Юханой уже стояла пустая бутылка «Коскенкорвы». Он посмотрел на меня — и не улыбнулся. Нет. Вместо этого он бросил несколько слов, как будто плюнул. Я не поняла по-фински, но почувствовала неприязнь.
Я испугалась. В Питере я общалась с людьми своего круга, с теми, кому я была приятна. У нас были одинаковые интересы, одинаковое образование, нас окружало общество похожих на нас людей. Мы выросли на одних и тех же книгах и фильмах, мы даже одевались похоже. Я с ними дружила, потому что чувствовала себя своей среди своих. И даже если мы иногда ссорились, то всё равно оставались «своими». Здесь были другие люди, другие порядки. Я поняла, что если сейчас не уберусь восвояси, то мне просто-напросто могут… начистить морду!
Сейчас я сознаю, что моё поведение было, с их точки зрения, крайне вызывающим, даже наглым. Пришла вся такая из себя, как будто королева праздника. Явилась позже всех и со своей едой: ешьте все, что я сама решила. «Думаю, вам понравится виноград». Никого не спросила, сую всем в лицо эти фрукты. Показываю, какая я богатая. Какая я крутая: все пьют без закуски, а мне подавай апельсины. «Вино красное, вино белое… Остальным и водка хороша. Водка — она и есть водка, зачем тратить деньги на вино? Чтобы показать, какая ты утончённая? А может, тебе и квартира эта не нравится? Тебе подавай дворец? Или тебе, может быть, и люди наши не по вкусу? Недостаточно изысканные для тебя? Ну так и вали отсюда, пока рыло не начистили!» — примерно так они рассуждали. Но этого всего я тогда не знала.
Юхана сидел, расставив ноги, я обратила внимание на внушительную выпуклость, обтянутую джинсами. Он был симпатичный: открытое дружелюбное лицо, веснушки, густой ёжик белокурых волос. Наверное, неплохой парень. В другой ситуации он мог бы быть весёлым и славным, но не сегодня. Он приоткрыл губы, провёл по ним языком и сказал по-английски, чтобы я поняла: «Ребята, уберите эту разговорчивую клоунессу, а то я за себя не отвечаю. Щас как двину в ухо, и не говорите потом, что я вас не предупреждал!»
Помню, как это вдруг поразило: а ведь меня, оказывается, могут не любить, причём очень не любить, без каких-либо (видимых для меня) причин. Я хотела как лучше, я стремилась всем понравиться, со всеми подружиться! Хотела показать, что отношусь к ним хорошо. Но, получается, некоторым не надо, как лучше, им надо, чтобы я ушла отсюда и перестала всем портить вечер. По законам их мира в их понимании я вела себя невоспитанно, агрессивно, просто мерзко.
Я тогда ушла, спешно натянув в коридоре туфли. Меня не провожали, ничего не объясняли, не извинялись. Было очень странно чувствовать себя лишней, такого я никогда прежде не испытывала. Меня ни разу в жизни не выгоняли, наоборот. Раньше меня всегда наперебой приглашали, хотели видеть, радовались, когда я приходила. Это был первый, но отнюдь не последний случай, когда меня не желали, не любили и не понимали.
В понедельник мне не хотелось идти на работу, видеть те же лица. Но никто не сказал ни слова, как будто ничего не произошло. Со мной больше не здоровались. Наверное, я просто умерла в их глазах.
Октябрь 2002 года
Oktoberfest
Я лежу на синтетических разноцветных шариках в детской комнате. Стены и потолок то поднимаются, то опускаются, вызывая новый приступ тошноты. Всё плывёт, всё двигается вверх и вниз. Вокруг скачут дети, а мне кажется, что я умираю. Моя бедная голова лежит на коленях у Рииты-Лиисы, она гладит меня по волосам.
Сегодня Октоберфест, пивной фестиваль в конце октября. На работе решили устроить какое-нибудь развлечение для сотрудников, корпоративную вечеринку. Но какие вечеринки могут быть на Аландских островах? Разве что очень печальные. Поэтому нам всем заказали билеты на паромный круиз. Паромы бывают разные. Обычно при слове «паром» представляют себе «Силья Лайн» или «Викинг Лайн», этакий плавучий небоскрёб, сияющий всеми огнями, бескомпромиссно рассекающий волны Балтийского моря. Такой паром незыблем, как сама земная твердь. Он идёт в Турку или в Хельсинки много часов подряд, он специально движется медленно, чтобы пассажиры успели насладиться пребыванием в оффшорной зоне. Можно снять каюту и спать. Можно пойти в ресторан, в кабаре, в казино, в магазин тэкс-фри, на дискотеку, в сауну, да куда угодно.
Мало кто знает, что существует ещё масса всяких разных других паромов. Например, есть паромчик, который называется «Оландс Фэрьян», маленькая старая посудина, вмещающая максимум двести человек. Он ходит кратчайшим путём: два с половиной часа до шведского берега и столько же обратно. Там тоже
