придется), напрасно будешь искать следы своих святынь.
И уже не знаешь, хорошо ли, плохо ли, что многие мощи увезли крестоносцы после разграбления Константинополя 12 апреля 1204 года — из Софии, из Святых апостолов, из Влахерн, из Обители Всеблаженнейшей. Все-таки они остались в руках христиан и не успели стать дорожной пылью, не пополнили ряд несчетных пустых гробниц на этой земле. Как при страшной эмиграции мертвых. Хорошо, что Бог отнял у нас воображение и мы не можем увидеть небесного Константинополя, души которого видят на месте своего последнего приюта мертвые камни и осыпи разбитых кладбищ, на которых пасутся козы, да немногие любопытные туристы уносят на ногах прах прежней славы города и мира.
И опять, как во Влахернах, приходишь к мысли, что не один враг расшатывает дорогие стены великих храмов, а и собственная, исподволь накапливающаяся слабость. Тотчас же вспомнаешь конец IX века, когда в Константинополе жили сразу два патриарха, не признающих друг друга. Сторонники Игнатия молятся в храме Ирины, а сторонники Фотия — в храме Святых апостолов, и следствием их взаимной неприязни станет окончательное отделение Западной церкви от Восточной (870 год). Задолго до рокового 1054 года, когда дело дойдет до взаимной анафемы. И вот на месте храма собирающих Христову церковь апостолов высится воздвигнутая из рассыпавшихся в противоречиях камней мечеть с гробницей завоевателя, и обе Церкви, вероятно, не чувствуют себя виноватыми.
Дорога скоро уходит от Босфора и бежит далекими чистыми полями, ухоженной ясной весенней землей — глаз не оторвать, как от всего, что создано трудом и любовью. Принимается идти дождь, но, кажется, только для того, чтобы сделать краски ярче, а чувство любви острее. В полдень мы подъезжаем к селению Визе, где отмечена на карте первая церковь, скоро находим в центре маленький уютный римский театр, и тут уж в машину набиваются ребятишки, как разноцветные леденцы в банку, и везут нас к храму — конечно, Софии. Он перестал быть христианской обителью, но и мечетью не стал — солнце и ветер взялись за него и выжигают и разрушают как памятник. А рядом руины бань, казарм, высокой крепости. Оказывается, село стоит на страшной высоте, куда мы забрались так незаметно, и его и теперь без самолетов не взять.
А село-то называется Визе! Не тень ли Посейдонова сына Византа, который охотился как раз здесь, во Фракии, пока жар охоты не вынес его к Босфору и Золотому Рогу, разделяет с нами набирающий зноя день? Или его кормилицы Визии, которая могла жить на этом холме — здоровая и веселая, точно разглядывающие нас женщины. Театр, термы, казармы затягиваются яростными колючками, приберегая руины до поры до времени, когда мы будем более любопытны. Как обрывки пока нечитаемых рукописей и древних пророчеств, которые кажутся бедными избалованному высокими древностями уму. Вот только в истории нет случайных текстов. Так, мы узнаем, что здесь находился в изгнании Максим Исповедник, умевший сказать в лицо богословствующим императорам, что «не дело царей исследовать и определять спасительность догматов церкви». А они уж привыкли. И отняли у Максима «орудия учения» — вырвали язык и отсекли правую руку…
А наш путь дальше — на Север, к морю, к форту Святителя Николая. Дорога стала беднее, пустыннее, севернее, потянуло Коктебелем. Бесконечные холмы пошли толпиться, не давая машине ни минуты покоя. И наконец, сначала мелькнуло между холмами, а там и разверзлось море! И крепость с уже одомашненными стенами и въездом, побитым тракторами и машинами. Из первого же дома, прилепившегося к крепостной стене, вышел веселый человек, сказал, что он цыган и его зовут Яша, и повез нас к церкви Святителя, словно ждал и готовился, торопясь попутно рассказать, что за чудная здесь рыба и как ловил ее отец и ловит он сам. И позвал нас попробовать.
Церковь оказалась пещерной, выкопанной в жестком каменном твердом песчанике. И выкопана в Юстиниановы времена в VI веке. Значит, это один из первых храмов Святителя Николая, начинавших великую череду Никольских святынь, которые встанут потом по миру, и особенно по России. Ведь до этого храмы были посвящены Софии, Спасителю, Богоматери и только единицы — памяти апостолов. Велика же должна быть народная любовь и повсеместна слава Святителя, широко его небесное заступничество на земле и на море, чтобы здесь, на другом от южных Мир Ликийских конце страны, на крайнем севере, поставлен был ему храм. Он стоит над Агиасмой. Свет дня почти не пробивается к источнику, и нельзя увидеть, велик ли он. Мы зажигаем свечи, и открывается небольшое озеро с холодной и чистой водой: пей — не напьешься.
Храм мал, но царственно прост. Поневоле опять вспомнишь Софию. Этот и весь-то поместился бы там внутри алтаря, но величие уж точно определяется не высотой стен. Тут и там стоял одинаково высокой души человек — сын Рима и Греции, сын знания и веры, долга и чести. Молитвенный гарнизон верных, подобный ему, служил в псковских и киевских пещерных храмах, и «архитектура» их молитвы была проста и крепка, под стать их стенам. Эти воины Христовы и положены здесь, и если кругом гробницы, то только потому, что в свой час предстоятели ушли в небо, а плоть их стала причерноморской землей. Теперь за стенами этой обители другая вера, иные люди, но вот храм сохранен, не загажен, хотя стоит на отшибе от села и недалеко от деревенского пляжа с летним трактирчиком. Значит, чье-то доброе сердце все слышит звучавшую здесь молитву и бережет ее. И значит, форт Святителя Николая — по-прежнему крепость, защита духа.
Море внизу будет неустанно биться о скалы, вытачивая в них фантастическую, но бессмысленную архитектуру. А человеческий прибой истории, любви и веры, истины и жизни — извлекать из тех же скал храмы святителей и исповедников, которые и в безмолвной пустоте и оставленности не прекратят свою работу, — хотя бы на языке камня и ветра договаривать Слово, которое было у Бога и было Бог.
Выезжаем из Форта засветло, но скоро оливковые рощи по холмам и низкие дубравы начинают темнеть, разгораются звезды, дорога блестящей змеей бросается под колеса, и в Галлиполи приезжаем под холодным ветром, который с громом рвет волны Мраморного моря и несет по набережной песок, выжимая слезы. Море будет греметь всю ночь, и крик муэдзина едва пробивается сквозь него утром, как крик о помощи.
Скорее в музей — разузнать что-нибудь о нашей армии, о кладбище, памятном знаке, ставленном Кутеповым. Музей закрыт, хотя уже час как должен работать. Скоро является неторопливый молодой человек, равнодушно открывает нам мертвую экспозицию черепков и газетных вырезок о битве в Галлиполи армии Ататюрка с армией наших союзников в 1915 году, о нас ни слова. Целый год русская армия Врангеля и Кутепова стояла на этой земле в унизительной роли изгнанницы и приживалки. Армия, надо сказать, сохраняла достоинство, пыталась даже проводить учения, устраивала выставки, спектакли, выпускала газеты, уже мало надеясь, что вернется домой. Шли переговоры с Балканами, что примет Болгария, Югославия, но, пока не приняли, обретались здесь. Между тем раненые умирали и оставались в этой земле. Генерал Кутепов задумался о создании памятника ушедшим русским людям. Памятник был поставлен по старой традиции. Солдаты сносили по камню или по горсти земли, как в древних курганах, и складывали холм, на котором поставили обелиск с надписью «Своим братьям-воинам, в борьбе за честь Родины нашедшим вечный покой на чужбине». Они открыли его 16 июля 1921 года. Батюшка, протоирей отец Федор сказал слово, которое закончил таким образом: «Путник, кто бы ты ни был, свой ли, чужой, единоверец или иноверец, благоговейно остановись на этом месте — оно свято, ибо здесь лежат русские воины, любившие Родину до конца, защищавшие честь ее».
Вот и ищем, чтобы остановиться. Находим на улице старика, который готов показать христианское кладбище. Кладбище оказывается французским — чисто, бережно, памятливо. «Честь и Родина» значится на обелиске, и поневоле поблагодаришь и Францию, не забывшую своих детей, и Ататюрка, обратившегося когда-то к матерям своих противников: «Для нас нет разницы между Джонни и Мехметом, которые лежат бок о бок в нашей земле… Матери, утрите слезы — ваши дети в наших сердцах и покоятся в мире. Они тоже наши сыновья».
Наши солдаты здесь не воевали. Они здесь погибали. При открытии обелиска дроздовцы положили венок со словами «Тем, кому не было места на Родине».
Они не нашли его и в здешних краях. Мы обыскали все в поисках кладбища, о котором нам пытался и не умел или не хотел, щадя нас, рассказать русский консул. А когда все-таки набрели, увидели не просто
