нет жены, которая позаботилась бы о них дома? Судя по его виду, так оно и есть. А если бы свиньи не превратились в окорока, он бы тоже взял их с собой? Но владелец магазина — его постоянный клиент, значит, какие-то свиньи должны остаться дома, иначе откуда он будет брать
Дома я кладу продукты на стол в нижней кухне и возвращаюсь в машину за землей и рассадой. Увы, в спешке я забываю запереть дверь, а когда десять минут спустя прохожу мимо, то вижу на кухонном полу обрывки двух бумажных пакетов из-под цыплят. Чуть позже выясняется, что даже сыр исчез. Я торопливо обхожу сад и под кипарисами нахожу мирно спящую Памелу, окруженную кучей обглоданных костей и целой армией муравьев, которые уже принялись за куриные останки. Решив, что наказывать животное, тем более чужое, бессмысленно, я сажусь в машину и снова еду в деревню за новыми цыплятами и сыром. Владелец магазина и его жена взирают на меня с изумлением, когда я покупаю ровно то же, что полчаса назад, а я лепечу какие-то объяснения о неожиданных гостях — мне стыдно признаться, что наш ужин слопала собака.
Тени становятся все длиннее, а истерический треск цикад — все глуше. Наступает вечер. Ванесса зажигает на террасе противомоскитные свечи и мою масляную лампу, и между перилами балюстрады вспыхивают золотые светящиеся шары. Мы с Мишелем торжественно сажаем у стены близ входной двери мою рассаду и выпиваем в ее честь по бокалу холодного розового вина. Нежные ростки страстоцвета, наша первая покупка для сада, своего рода символ. Кларисса щедро поливает их, а Ванесса щелкает фотоаппаратом. Уж скоро наше первое лето на «Аппассионате» закончится, но некоторые мгновения навсегда останутся с нами. Я буду хранить эти счастливые воспоминания в памяти и черпать в них силу и радость. А сейчас я просто любуюсь Мишелем, стоящим рядом со своими девочками-подростками, и гадаю, что же принесет нам будущее.
К такому я не была готова. Добродушная и флегматичная Памела, лишенная привычного рациона, превратилась в хитрого, безжалостного хищника и объявила мне войну. Этим утром обнаружилось, что мусорные баки, не только наши, но и двух ближайших соседей, опрокинуты и тщательно проинспектированы. На земле и вдоль дороги валяются пустые консервные банки, обгрызенные куски хлеба, разорванная упаковка и куча другого мусора. Я трачу полчаса на то, чтобы запихнуть все это обратно в баки. В пришпиленной к крышке записке от нашего соседа содержится вежливое требование держать животное на привязи, раз уж мы не можем отучить его от дурной привычки рыться в
Такого действительно больше не случится, потому что девочки и толстуха Памела сегодня уезжают. Какая суматоха! Какой бедлам из наполовину упакованных сумок, сломанных молний, потерянных расчесок, мокрых купальников, подарков для мамы, которые оказываются
Их отъезд — это первая примета приближения осени. На следующей неделе и Мишелю надо возвращаться в Париж. У меня пока нет работы ни в театре, ни в кино, и я решаю остаться здесь, в «Аппассионате», чтобы серьезно заняться романом и просто потому, что мне пока не хочется уезжать. Мишель будет прилетать ко мне на выходные.
Последнюю неделю вместе мы проводим каждый за своим рабочим столом, готовясь к тому, что французы называют
Я, в отличие от Мишеля, не могу сосредоточиться на такой жаре и предпочитаю работать в доме. Я уже давно приглядела себе под кабинет одну из комнат, до которых мы еще не добрались — только помыли там пол да проветрили. Она светлая, но в то же время не слишком солнечная. Ее фасадные окна выходят на подъездную дорожку и на ряд кипарисов, а если немного наклониться влево, можно увидеть мелкий край бассейна со сверкающей в нем прозрачной водой. В задней стене большие французские окна до полу выходят на террасу, где мы с Мишелем завтракаем. Из них хорошо видны грубые, вырубленные в камне ступени, ведущие в сосновую рощу, а оттуда — к верхушке холма и нашему знаменитому резервуару с водой. В этой комнате я поставила складной стол, на него поместила лэптоп, а вокруг разложила свои записки, справочники, словари, карты и все прочие бумаги. Каждый раз, заканчивая работу, я закрываю все это простыней от пыли и падающей сверху штукатурки. Когда Мишель уедет, я избавлюсь от старых обоев в ужасный розовый цветочек и побелю стены. Мне нравится эта комната: в ней я погружаюсь в свой собственный мир, а поскольку окна выходят на две стороны, я не чувствую себя запертой. Смущает меня только какое-то шуршание, периодически доносящееся из длинных металлических коробочек над окнами, в которых раньше, наверное, прятались жалюзи. И — что удивительно! — каждый раз, когда я зову Мишеля послушать, шуршание смолкает.
Днем я делаю перерыв в работе и иду прогуляться в долину, лежащую сразу за нашим участком. Там мне встречается удивительный человек, при виде которого в голову приходят мысли о Голиафе или Минотавре. Он представляется и оказывается нашим соседом Жан-Клодом. Бог мой, это тот самый, что написал грозную записку о Памеле. Я улыбаюсь как можно любезнее. С этим парнем лучше не ссориться — он здоров как бык. У него черная жесткая борода и черные волосы, завязанные сзади в хвост длиной до того места, где у остальных людей бывает талия. Из одежды на нем только красные ситцевые шорты странного фасона, а из обуви высокие резиновые сапоги. В руках — два пустых ведра, словно он собрался доить коров.
— По какому тарифу вы платите за воду? — грозно спрашивает он, едва я успеваю назвать свое имя.
Я понятия не имею и даже не подозреваю, что тарифы могут быть разными.
— Пожалуйста, узнайте у своего мужа и сообщите мне.
Я обещаю, что так и сделаю, и сосед, видимо удовлетворенный ответом, приглашает нас заглянуть к нему и его жене Одиль сегодня часов в семь, на аперитив. Я очень заинтригована и сразу же соглашаюсь.
— И захватите свой счет за воду! — кричит он мне уже вслед.
До аперитива можно еще пару часов поработать, но я отвлекаюсь ради того, чтобы посмотреть статью «Олива» в оксфордском словаре, и поражаюсь, сколько разновидностей этого дерева существует на свете.
