Селлерсом и Тони Хэнкоком. Однажды этой веселой троице пришлось провести ночь в тюрьме, после того как командир увидел их абсолютно пьяными на улице Каира в то время, когда они давно должны были спать на своих койках. Ночь в тюрьме на отца ни капельки не подействовала, и он продолжал петь, веселить народ и срывать аплодисменты, потому что был участником одной из самых прославленных боевых концертных бригад — «Шоу Ральфа Ридера».
Немало часов в детстве я провела на ковре у его ног, слушая увлекательные рассказы о тех горячих днях в Африке. После них у меня в памяти навсегда сохранились живописные представления о черном континенте с его арабами, базарами, пляжами и зулусами. По вечерам я отказывалась засыпать, пока папа не подойдет к моей кроватке и не поговорит со мной по-зулусски. Звуки этой гортанной диковинной речи вызывали в воображении образы огромных темнокожих воинов, потрясающих ярко раскрашенными копьями. Если бы существовал специальный «Оскар» за искусство звукоподражания, уверена, мой отец мог бы по праву претендовать на него.
Но больше всего я любила отцовские истории об арабах, хотя, надо признаться, подчас они были проникнуты духом расизма. «Никогда не доверяй арабу», — часто повторял он, и я с детства прониклась этой мудростью. Не сосчитать, сколько раз я слышала историю, произошедшую на вокзале в Каире. Папа возвращался из Англии, где провел неделю отпуска и купил так необходимые ему очки, и уже сидел в вагоне, когда какой-то негодяй сорвал эти очки у него с носа в ту самую секунду, когда поезд тронулся. Папа его не разглядел, но был совершенно уверен, что преступление совершил араб. Сама я никогда не страдала ксенофобией и не испытывала никакого сочувствия к идеям Ле Пэна, однако даже представить себе не могла, что один из арабов, приехавших на юг Франции на заработки, станет моим ближайшим другом и незаменимым помощником в трудном деле возрождения «Аппассионаты».
Я намерена провести на вилле все лето и не собираюсь никуда уезжать. Мне надо писать сценарий, ухаживать за домом и участком и готовиться к приезду гостей. Я совершенно довольна жизнью и своими планами, но тут мне звонит Мишель:
— Мы выиграли конкурс.
Мини-сериал по моей первой книге, который мы прошлым летом снимали в Австралии, победил на престижном фестивале в Соединенных Штатах. Новость для меня совершенно неожиданная. Я даже не знала, что наш сериал номинируется.
— Австралийцы хотят, чтобы ты участвовала в рекламной кампании.
— Где?
— В Австралии.
— Когда?
— Вылетать надо в пятницу.
Я замолкаю, пытаясь осмыслить новость. Артисты, как правило, легки на подъем и всегда держат паспорта под рукой, ведь в каждый момент их могут вызвать в любой конец земного шара. Понимаю, что ехать надо, но как же мне не хочется!
Я думаю, что будет с Безимени, думаю о своих чудесных планах на лето. Правда, выясняется, что поездка займет всего неделю, и в конце концов я скрепя сердце соглашаюсь.
Начинаются срочные сборы. Собственно, все, что мне надо сделать, — это запереть дом и упросить Рене два раза в день заглядывать к нам и кормить Безимени. В крайнем случае я могу позвонить Амару, и он, конечно, сделает это за немалую плату, но, к счастью, Рене сразу же предлагает на неделю взять мою собаку к себе. Теперь я могу не беспокоиться: Безимени остается в надежных руках.
В четверг, мой последний день дома, я сижу за работой у себя в кабинете, как вдруг слышу прямо у себя под окном дружный вой нескольких машин — то ли газонокосилок, то ли бензопил. Испуганная, я выскакиваю из-за стола и, к своему ужасу, вижу, как трое мужчин в пластмассовых касках и очках уничтожают высокие заросли, отделяющие наш дом от дороги. Эти джунгли из сорных кустарников служат естественной оградой и единственной защитой нашего дома с этой стороны. Я бросаю ручку и в панике бегу к рабочим, чтобы остановить их.
Один из них спокойно объясняет, что их послала мэрия после жалобы наших соседей, живущих дальше по дороге, и что эти заросли будут представлять серьезную опасность в случае пожара, а потому должны быть уничтожены.
— Какие соседи?! — возмущенно кричу я. — Если заросли кому и угрожают, то только нам!
Рабочий со мной не согласен.
— Вы бывали здесь во время пожара? — спрашивает он.
Мне приходится признаться, что нет, и это решает дело. Он опять надевает каску, и все трое запускают свои машины, из которых во все стороны летят сучки, листья и клочья травы.
— Вы не могли бы подождать хотя бы неделю? — умоляю их я, отскочив подальше.
Через неделю я вернусь и сразу же займусь сооружением какой-нибудь изгороди с этой стороны. Но все мольбы бесполезны. Они продолжают работать, а я возвращаюсь в дом и звоню Мишелю.
— Я не могу ехать, — объявляю ему я.
— Не говори глупости. Ты не можешь
Нет никакого смысла объяснять ему, что собака на неделю переезжает к Рене. Изменить все равно ничего нельзя, а мне остается только ехать и надеяться на лучшее.
Работать из-за поднятого рабочими шума становится невозможно, а потому я сажусь в машину и еду в деревню за недельным запасом собачьего корма. Но сразу же за поворотом мне приходится резко затормозить: узкая дорога заблокирована двумя стоящими друг за другом фурами. Перед ними кучка рабочих оживленно жестикулирует и кричит что-то своему товарищу: тот на выдвижной вышке срезает верхушки сосен, растущих вдоль дороги на участке наших соседей-жалобщиков. Сначала я думаю, что это тоже какая-то противопожарная мера, но потом замечаю свисающий до земли оборванный провод. Видимо, одна из сосновых веток порвала телефонный кабель. Сзади за мной выстраиваются еще несколько отчаянно гудящих машин. Я еще никогда не видела на нашей тихой дороге такого количества транспорта одновременно.
Вдруг я слышу отчаянные крики:
Тут я замечаю, что из-за поворота появляется желтый мопед нашего почтальона. По обе стороны рамы свисают мешки с письмами, похожие на большие кожаные уши. Он подъезжает к очереди и начинает лавировать между стоящими машинами, не снижая скорости и не обращая никакого внимания на столпотворение и шум. Более того, он сильнее нажимает на газ, намереваясь объехать застрявшие грузовики по внутренней, бегущей вдоль утеса обочине. Увы, почтальон либо недооценивает собственную упитанность, либо переоценивает ширину просвета, но в любом случае он со своим мопедом прочно застревает между бортом грузовика и каменной стеной. Никто, кроме меня, не замечает этого, а крики несчастного тонут в общем шуме.
Почтальон бьется, как пойманное в коробок насекомое, и пытается слезть с мопеда, но это ему не удается — он только плотнее застревает. Я понимаю, что должна помочь ему, хотя соблазн оставить толстяка в ловушке очень силен. Но гуманность все-таки берет верх, и я отправляюсь искать водителя грузовика. Бросив последний взгляд на месье
Только тут я осознаю всю серьезность положения. Высоко наверху рабочий уже почти отпилил здоровый сук, и тот грозит вот-вот свалиться прямо на беспомощную жертву. Во всю силу своего поставленного театрального голоса я кричу:
