вешалки с самой разнообразной верхней одеждой. Я вообще понимаю, как ей сложно будет отыскать мою куртку? Она снова поворачивается к вновь прибывшим, подхватывая охапку шуб из искусственного меха, курток с капюшонами и пальто. Проходит еще десять минут. Она поворачивается ко мне и требует еще раз во всех подробностях описать внешний вид моей куртки. Я покорно делаю, что она велит. Девушка исчезает в задней части гардеробной, и через пару мгновений я замечаю там движение — такое впечатление, будто в глубине ворочается забравшийся туда слон. Очень быстро она появляется вновь с моей курткой, шарфом и перчатками. Фотоаппарат на месте — в кармане. Я рассыпаюсь в благодарностях. У меня буквально нет слов, чтобы выразить свою признательность. Девушка одаривает меня улыбкой и поворачивается к очереди. Двигаясь против потока людей (бьюсь об заклад, они все умеют танцевать), я поднимаюсь по лестнице. На улице стоит лютый холод. Выясняется, что у меня на куртке сломалась молния. Ну вот, придется все оставшееся здесь время ходить запахнувшись.
День десятый
Забавно, что время работы выставки достижений арабской цивилизации в сфере науки и техники совпадает с массовыми поджогами машин. Я направляюсь на выставку, чтобы восхититься масштабом вклада арабов в математику (вспомним, например, об алгебре и алгоритме), географию, медицину, химию и развитие ирригации. В метро, по дороге в Институт арабского мира, я уступаю место пожилому господину — его супруга опустилась на откидное сиденье возле меня. Он улыбается, благодарит и замечает, что я tres amiable — настоящий джентльмен. (Это просто такое выражение, дословно оно значит «очень милый», и не надо понимать его в прямом смысле.) Супруги одеты аккуратно. Спортивная твидовая куртка идеально сидит на мужчине. Поезд резко трогается, оставляя позади платформу станции «Сите», и на мгновение я теряю равновесие. Пожилой господин подхватывает меня и удерживает от падения. Я благодарю его. Мы с супружеской парой пересаживаемся на станции «Одеон». Выходим на платформу и прощаемся.
Институт — один из архитектурных объектов массового строительства, развернувшегося между 1981 и 1985 годами в соответствии с планом президента Франсуа Миттерана. Данное учреждение, явившееся совместным проектом Франции и нескольких арабских государств, представляет собой музей, библиотеку и лекторий. Однако больше всего институт известен южной стеной в восемьсот квадратных метров. Если встать на широкой площади у ее основания, стена будет напоминать шахматную доску, выложенную турецкой плиткой. Однако она не привычного бело-голубого цвета. Каждая плитка состоит из блестящих металлических колец и прямоугольников. Это металлические жалюзи, выполненные в стиле арабских орнаментов. Они работают по принципу диафрагмы: открываются и закрываются в зависимости от яркости падающих на них солнечных лучей. В задачу этих жалюзи входит регулировка освещения и температуры внутри института. Что же касается здания, то оно само по себе экстравагантный архитектурный жест, столь типичный для Парижа (самый известный из этих жестов — Эйфелева башня). Более того, критики сетуют, что данная оригинальная система обогрева и освещения так никогда нормально и не работала.
На выставку я попадаю сразу — никаких очередей нет. Мне бы очень хотелось, чтобы сюда заглянули и коренные парижане, и эмигранты из Африки, и ливанцы, осевшие во Франции. Выставка небольшая, но очень упорядоченная и выдержанная в определенном стиле. По сути дела, это сокровищница арабской мысли. Здесь выставлены старинные астрономические карты, гравированные латунные приборы, позволяющие определять положение небесных тел, рисунки с силуэтом человека в натуральную величину, на которых изображены схемы циркуляции крови. На экранах идут фильмы, рассказывающие об изобретательных ирригационных системах, разработанных арабами, их боевых машинах, об арабской музыке и ее сложности, а под стеклами лежат листы бумаги, на которых — открытия арабов в области математики, сделанные на основе работ индусов и греков.
Вклад арабов в мировую культуру огромен, но большинство из нас ничего об этом не знает. Мне бы очень хотелось, чтобы полицейские, которые несколько дней назад на моих глазах проверяли у ребят в метро документы, пришли бы сюда и немного подумали. Прошу вас, задумайтесь! Несмотря на то, что названия кучи небесных тел имеют греческое или латинское происхождение, сотни этих небесных тел (например, звезды Альдебаран, Акраб, Шедар) были открыты арабами. Многие ли об этом знают? Задумайтесь, вот к чему и призывает нас выставка! На меня производит сильное впечатление видеоролик с седовласым французом-интеллектуалом, который за какие-то несколько минут доказывает всю незначительность вклада арабских умов в копилку общечеловеческого наследия. Фамилию этого интеллектуала я не запомнил, но сейчас мне кажется, что она была еврейской.
Я опускаюсь за столик в «Кафе Литерер» на первом этаже. Меня терзает куча вопросов. Ну почему мы, люди, столь предвзято относимся друг к другу? Отчего столь упорно не желаем прислушиваться к гласу рассудка? Почему столь озлоблены друг на друга? Почему от природы расисты? Короче говоря, почему люди ведут себя как люди? Мне сразу вспоминаются слова, которые обычно произносят, реагируя на жуткие, отвратительные поступки человека. Сразу слышится голос или даже хор голосов: «Какое зверство! Какой зверь! Какой зверский поступок!» На это хочется возразить, что поступок вполне себе человеческий и что звери так никогда себя не ведут.
Столик из мрамора: многоместное сиденье, покрытое винилом, удобное. От пола до потолка окно, через которое видна площадь. У работников института перекур. За дальним столиком пожилая французская пара. Они играют в прятки с маленькой внучкой, которая совсем недавно научилась ходить. По идее, на другом конце площади рассчитываешь увидеть парочку арабских закусочных. Однако на глаза попадается лишь дешевая столовая — ответ «Группы „Фло“» ресторанам быстрого питания.
Меню представляет собой закатанный в ламинат лист с цветными фотографиями некоторых блюд. Так, например, там запечатлен «набор для дегустации»: восемь ливанских кушаний (четыре холодных, четыре горячих), в том числе табуле[20], пюре из нута и копченый баклажан. Обойдется вам это в двенадцать с половиной евро. Салат с ломтиками разносортного маринованного мяса и соусами стоит столько же.
Официант сообщает мне, что, к сожалению, уже поздно и остался только кускус. Судя по всему, в ресторанчике до меня уже успела побывать целая толпа народу. Продано почти все. Впрочем, порция кускуса большая, и стоит она двенадцать евро. Помимо нее заказываю маленькую бутылочку «Clos St. Thomas», ливанского розового вина из долины Бекаа. (Возможно, ливанцы меня поправят, указав на то, что название долины я написал неправильно. Впрочем, в этом вопросе я сторонник школы Лоуренса Аравийского — в некоторых работах одно и то же имя собственное он писал по-разному. И вообще, если в иностранном языке другая письменность, то «правильной» транслитерации вообще не существует.)
Достаточно быстро мне приносят большую тарелку с едой. Передо мной — четвертинка тушки очень крупной курицы, здоровенные цилиндры моркови, сельдерей, куски репы, капусты, несколько турецких горошин и целая дюна кускуса. Все довольно вкусно, а куриное мясо нежное и сочное. Единственный минус — блюдо чуть теплое. Я прошу принести чили (так во Франции вас никто не поймет, в арабском ресторане надо говорить «харисса»), соль и перец.
Для места с весьма ненавязчивым сервисом мою просьбу выполняют не мешкая. Я принимаюсь за чуть теплый обед. Вино, надо сказать, мне нравится гораздо больше. Оно очень сухое, а букет фруктовый и невероятно богатый. Идет оно великолепно, и я его пью жадно, так, словно заказал большую бутылку. Желая узнать о вине подробнее, я принимаюсь изучать этикетку. Содержание алкоголя — четырнадцать с половиной процентов! А я пью это вино как минералку! Вскоре меня переполняет чувство глубокого удовлетворения. Я атеист, воспитанный в семье методистов, сижу в мусульманском музее в канун Рождества — самого главного праздника христиан. Такое впечатление, что все вокруг меня тоже довольные и радостные. То и дело я вижу улыбки. Даже парочка невероятно толстых американцев, сидящих на соседней скамейке, радуются Парижу. Она ему что-то зачитывает из путеводителя. Они сгорают от предвкушения того, что их ждет.
Через несколько минут я отправлюсь вдоль Сены через парк Тино Росси, названный так в честь актера и певца, который, как говорят, второй по степени известности корсиканец после Наполеона. Когда я первые несколько раз праздновал Рождество во Франции, после индейки, фаршированной каштанами, всегда наступал знаменательный момент: одна из моих своячениц, обычно самая младшая, Бенедиктин,
