меня нет сомнений.
— Уже хорошо, — кивнула Эдит. — По крайней мере, можно двигаться дальше.
— Потом этот гафель… — продолжал Харлан. — На нем же кровь человека, причем такой же группы, что и у Хайнэ. Здесь-то какие могут быть сомнения?
— Сомнений нет — кровь действительно может принадлежать Карлу Хайнэ, — согласился Александер. — Но вполне возможно, что попала она на гафель из руки. На мой взгляд, такое возможно.
— Возможно, возможно… все-то у вас возможно. А так не бывает. Послушать вас, мир состоит из одних случайностей. Если что-то имеет вид собаки и двигается как собака, значит, это и есть собака, — сделал вывод Бурке.
— Мы что, уже на собак переключились? — удивился Александер. — А я и не заметил.
— Ну, а что вы скажете на это? — продолжал Харлан. — Подсудимый слышал, что обнаружили тело Карла. Но разве пошел он к шерифу, разве рассказал, что встречался с Карлом? Даже когда его арестовали, он упрямо твердил, что знать ничего не знает. А потом заговорил совсем по-другому, выдумал какую-то историю с аккумулятором. Да и с этим прокол вышел — насчет запасного аккумулятора выяснилось только при перекрестном допросе. Так вот, эта его выдумка… не больно-то я ей верю.
— Я тоже ему не поверила, — возмутилась Рут Паркинсон. — Знаете, мистер Ван Несс… давайте уже закончим с этим. Прислушайтесь к разумным доводам.
Алекс потер подбородок и вздохнул:
— Не то чтобы вы меня не убедили… да и не такой я упрямый. Вас вон одиннадцать, а я один. Я слушал вас внимательно, каждое ваше слово. Но все же не спешил бы вернуться в зал, чтобы набросить на подсудимого петлю или упечь за решетку.
— Да я здесь уже три часа, — возмутился Бурке. — Куда ж еще больше?
— Причальный конец и рыболовный гафель, — повторил Харлан. — Тут вы согласны, мистер Ван Несс?
— Насчет причального конца… так и быть, не возражаю. Гафель? Ну, допустим. Дальше что?
— Разные версии подсудимого. Обвинитель и впрямь загнал его в угол… с этими двумя аккумуляторами на борту. Если бы подсудимый в самом деле отдал один Карлу, в гнезде у него остался бы один.
— Но ведь он сказал, что потом вставил второй. Он же все объяснил. Он…
— …рассказал все в самый последний момент, — договорил Харлан. — Когда к стенке приперли. Все продумал, а такую мелочь упустил.
— Верно, — согласился Александер. — В гнезде и впрямь должен был остаться один аккумулятор. Положим, подсудимый действительно поднимался к Карлу. Может, о деле поговорить, может, Карл напал на него или это была самооборона. А может, и непредумышленное убийство, перепалка, вылившаяся в драку… Откуда нам знать наверняка, что это тяжкое убийство первой степени? Что оно было спланировано? Может, подсудимый в чем и виновен, но совсем не обязательно в том, за что его судят. Откуда такая уверенность, что он поднялся к Карлу с целью убить его?
— Ты же слышал, о чем толковали рыбаки, — напомнил Александеру Роджер. — В открытом море на борт чужого судна поднимаются только в крайнем случае. Подсудимый не пришвартовался бы к Карлу ради разговоров. У рыбаков это не принято.
— Крайний случай, — повторил Александер. — А история с аккумулятором как раз подходит. Севший аккумулятор — случай действительно крайний. И с версией подсудимого сходится.
— Да ну, бросьте, — вмешалась Эдит. — Харлан прав. Никакой аккумулятор Миямото не одалживал, иначе бы в гнезде остался только один. Так что не проходит версия подсудимого, ну никак не проходит.
— Ага, детский лепет, — подтвердил Бурке. — Обвинитель прав. Миямото сделал вид, что не заводится двигатель, «Островитянин» подошел прямо к «Сьюзен Мари», и когда Карл готов был помочь Миямото, тот воспользовался этим моментом. Так все и было.
— Наверняка, — подтвердил Роджер. — Больно коварный у подсудимого вид.
— Насчет детского лепета… — сказал Александер. — По-моему, это уж слишком. Чтобы подплыть к определенной шхуне… в туман… в глухую ночь… Как же подсудимому удалось подобраться именно к Хайнэ? По-моему, это уж слишком.
В шесть часов Эд Сомс сделал объявление: присяжные не сошлись в едином мнении и отложили совещание до следующего дня. От себя Эд прибавил, что закрывает зал, и посоветовал всем идти по домам, включить электрические обогреватели и как следует выспаться. Желающих присутствовать на заключительном заседании он приглашает завтра к девяти утра.
Присяжные поужинали в гостинице; говорили они о чем угодно, но судебного дела не касались. Александер Ван Несс ел неторопливо, часто вытирая руки салфеткой. Он улыбался, но молчал.
Глава 31
Электричество вдоль Южного пляжа еще не восстановили; Исмаил ехал по заснеженной улице и поглядывал на освещенные свечами окна домов, знакомых еще с детства. Энглунды, Гуннар Торваль, Верда Кармайкл, Арнольд Крюгер, Хансены, Сювертсены, Боб Тиммонс, чета Крау, Дейл Папино, Вирджиния Гейтвуд и Этерингтоны из Сиэтла, семь лет назад переехавшие на остров насовсем. Исмаил подумал, что Этерингтоны теперь, должно быть, жалеют об этом — с карнизов свисали огромные, длиной в фут, сосульки, а с северной стороны дома намело большой сугроб. Не стоило им переселяться насовсем, лучше бы наезжали летом, как другие горожане. Четы Крау уже несколько лет как не было в живых; теперь в их доме жил сын Николас, упрямо продолжавший войну с Бобом Тиммонсом. У Тиммонса теперь были воспаленные вены на ногах; он неловко передвигался по участку, расчищая землю от веток, нападавших с кедров. Ничто не изменилось, и в то же время изменилось все. Дейл Папино все так же закладывал за воротник, все так же у него не водилось денег. Верда Кармайкл умерла.
Исмаил приехал к матери и, как и в прошлый раз, застал ее на кухне: при свете лампы мать дочитывала последнюю главу «Разума и чувств», попивая чай с сахаром и лимонным концентратом. Она сидела в пальто и сапогах, лицо без косметики выглядело блеклым и старым; мать извинилась перед сыном за такой неприглядный вид.
— Старею, — сказала она. — И никуда от этого не деться.
Так же как и в прошлый раз, она налила сыну суп; Исмаил рассказал, что присяжные так и не пришли к единому мнению, что в городе уже дали свет и что ураганным ветром разметало доки. Мать посетовала на то, что на решение присяжных могут повлиять предрассудки; она понадеялась, что в таком случае он, Исмаил, выступит в своей газете. При таких обстоятельствах, сказала она, у журналиста появляется ответственность перед читателями; отец это знал. Исмаил кивнул, соглашаясь — да, он напишет статью, выскажет свое мнение. Потом Исмаил предложил матери переночевать у него, в городской квартире, где теперь есть свет и горячая вода. Мать покачала головой: ей и так неплохо, она привыкла к своему дому, а в Эмити-Харбор можно съездить утром. Тогда Исмаил набросал в печь побольше дров, разделся и повесил пальто в шкаф в прихожей. Листки с маяка лежали у него в кармане.
В восемь вечера электричество дали; Исмаил щелкнул включателем отопителя. Он прошел по всему дому, выключая свет и включая плинтусные обогреватели. Трубы начали оттаивать: Исмаил решил посидеть, прислушаться к дому, постепенно приходившему в себя. Он заварил чай и пошел с чашкой в кабинет отца, выходивший окнами на водную гладь и столь любимые отцом рододендроны. Было тихо; Исмаил сел за стол отца, в его кресло, оставив гореть лишь одну лампочку. Он подождал, пока отопитель обогреет весь дом, по трубам побежит вода и польет из открытых кранов. Подождал еще немного и снова прошел по дому, проверяя, чтобы во всех кранах был сильный напор, а потом закрыл их. Казалось, дом пережил охлаждение благополучно.
В девять зашла мать, поцеловала его в щеку и сказала, что ложится спать. Исмаил вернулся в кабинет к чашке с чаем, где задумался, глядя на книги отца. Отец, как и мать, читал запоем, однако у него были свои представления о хорошей литературе. Он не увлекался так романами, хотя прочитал их немало. Книги отца стояли, аккуратно расставленные, на полках четырех вращавшихся застекленных этажерок из
