прижать Госдепартамент. Это министерство было традиционным оппонентом для Форда и других консерваторов-республиканцев в Конгрессе, считавших его оплотом либералов – выпускников Лиги плюща, которым не терпелось замириться со странами по ту сторону «железного занавеса». Многие госдеповские чиновники еще не оправились после кампании 1950-х годов, когда сенатор Джозеф Маккарти вздумал обвинять их в антиамериканизме.
Форд сказал помощникам, что, по некоторым свидетельствам, департамент, имея дело с Освальдом, много лет проявлял вопиющую некомпетентность, если не сказать хуже, начиная с того, что в 1962 году ему позволили вернуться на родину из России. Почему Освальду разрешили вернуть полные гражданские права после того, как он еще в 1959-м, по прибытии в СССР, заявил американским дипломатам в Москве, что хочет отказаться от американского гражданства? Государственный департамент не только позволил Освальду вернуться вместе с русской женой, ему еще выделили около 400 долларов ссуды на покрытие дорожных расходов3. Форда, по его словам, возмутили и публичные заявления, сделанные сотрудниками Госдепартамента в Вашингтоне в первые часы после гибели Кеннеди – о том, что свидетельств в пользу иностранного заговора с целью убийства президента нет, и это в то время, когда никто еще даже не пытался собрать свидетельства, которые могли бы указывать на заговор!
Госсекретаря Дина Раска попросили явиться в офис комиссии в среду, 10 июня, во второй половине дня, чтобы ответить на вопросы о деятельности своего министерства4. Готовить список вопросов к Раску поручили Дэвиду Слосону, штатному юристу из Госдепартамента. 55-летнего Раска, уроженца Джорджии, Слосон привык считать мелкой и незначительной фигурой – как выяснилось, многие в администрации Кеннеди придерживались такого же мнения. «Раск был вовсе не похож на мыслителя», – вспоминал Слосон5.
Кеннеди поставил на эту должность Раска, кадрового дипломата, отклонив несколько более ярких кандидатур, просто потому, что, по словам Артура Шлезингера-младшего, друга и советчика Кеннеди, президент «намеревался быть собственным госсекретарем»6. Но время шло, и вскоре Кеннеди стали раздражать мягкотелость Раска и его нежелание отстаивать свое мнение. «Невозможно было узнать, о чем он думает, – писал Шлезингер. – Бесцветность его мышления казалась непробиваемой». Жаклин Кеннеди сообщила Шлезингеру вскоре после убийства, что ее муж собирался сместить Раска после избрания на второй срок 7. «Дин Раск, похоже, все время находился в состоянии апатии, боялся сделать неверный шаг, – сказала она. – Джека это бесило».
Раска оставят в Госдепартаменте и при Джонсоне, чтобы продемонстрировать преемственность внешней политики после Кеннеди, и Раск, которому с такими же, как он, южанами в Белом доме общаться было намного легче, начнет проявлять напористость. Впоследствии он будет горячо отстаивать планы Джонсона по наращиванию военного контингента во Вьетнаме.
В своих показаниях комиссии Уоррена Раск мало что мог рассказать помимо того, о чем Госдепартамент и так постоянно твердил с момента убийства Кеннеди: он не допускает мысли, что в этом замешаны СССР или Куба. «Советские руководители поступили бы очень опрометчиво, решившись на такую акцию, для них это было бы сродни безумию, – сказал он. – А у нас сложилось впечатление, что действиям советских руководителей в последнее время безумие несвойственно». Что касается Кубы: «Для Кастро или его правительства подобное вмешательство было бы еще большим безумием».
Тут слово взял Рэнкин и спросил Раска, читал ли тот телеграммы, отправленные в Вашингтон сразу после покушения тогдашним послом США в Мексике Томасом Манном, который был уверен, что за убийством стоит Кастро и что заговор мог быть спланирован во время поездки Освальда в Мехико. Раск ответил, что читал телеграммы и что они «поднимают вопросы, чреватые самыми серьезными последствиями», включая возможность иностранного заговора, так что лично его «в настоящий момент это очень интересует». Но расследование подобных заявлений от ЦРУ и ФБР в Мексике и в других местах с тех пор, по словам Раска, «исчерпало себя», не дав никаких доказательств кубинского вмешательства.
Форд упрекнул Госдепартамент в том, что тот слишком поспешил с заявлениями, исключающими возможность иностранного заговора, выступив с ними сразу после убийства президента. Раск парировал:
– Мы и тогда не располагали подобными доказательствами, и сейчас не располагаем, а одно лишь предположение о доказательствах в отсутствие доказательств могло иметь серьезные последствия.
Форд:
– Я не понял.
Раск:
– Ну, если бы создалось впечатление, что мы располагаем доказательствами того, что мы не можем и не готовы обсуждать, тогда как в действительности мы не имеем никаких существенных доказательств в деле такой исключительной важности, могла бы сложиться весьма опасная ситуация в плане…
– Не лучше ли было просто сказать: без комментариев? – прервал его Форд.
– К сожалению, с учетом практики нашей прессы, «без комментариев» лишь убедило бы всех, что у нас есть доказательства, – ответил Раск.
К беседе с Раском Форд, как обычно, хорошо подготовился и решил выспросить, успел ли госсекретарь хотя бы бегло ознакомиться со свидетельством, которое все еще может указывать на наличие коммунистического заговора. Он поинтересовался, знает ли Раск о мелькавших в газетах сообщениях, что Кастро всего за несколько недель до покушения публично заявлял: американские руководители жестоко поплатятся за то, что сделали кубинского диктатора и его товарищей мишенью для покушения.
Раск сказал, что, насколько помнит, он не читал ничего об угрозах со стороны Кастро ни до, ни после убийства Кеннеди.
После показаний Раска Форд убедился, что Госдепартамент «так просто не выкрутится» и в заключительном отчете комиссии ему будет уделено особое место8. Через два дня он позвонил Рэнкину по телефону, чтобы дать ему это понять. Рэнкина на месте не оказалось, поэтому Форд побеседовал со Слосоном, который тогда готовил списки вопросов для других сотрудников Госдепартамента. «Мы не можем делать поблажек свидетелям, – сказал ему Форд. – Бремя доказательств того, что они действовали правильно, лежит на них. Нам следует вести себя с ними по возможности жестко. Роль “адвоката дьявола”, если хотите». Форд спросил Слосона, что тот думает о контактах Госдепартамента с Освальдом, продолжавшихся несколько лет, и не могло ли министерство сделать больше, чтобы остановить его, не дать ему возможности убить президента. Слосон ответил, что Освальду разрешили вернуться в США, «и это правильно», точно так же поступают в департаменте и с другими американцами, которые бежали за «железный занавес», а затем одумались.
Не такого ответа ждал Форд. Он считал, Госдепартамент дал Освальду разрешение вернуться в США «чересчур поспешно и не вникнув в суть дела». Если бы Слосон не сочинял сейчас новые коварные вопросы для помощников Раска, Форд объяснил бы ему все подробнее. Это уж точно.
Глава 42
Эдгар Гувер просматривал все важные документы ФБР, прежде чем их передавали комиссии. Если ФБР представляло новые свидетельства, связанные с убийством, или давало ответ на вопрос, поставленный членами комиссии или штатными сотрудниками, информация направлялась в комиссию в письменном виде на бланке Бюро за подписью Гувера. За время расследования он успел отправить комиссии сотни писем – иногда по нескольку в день, – и все стандартного образца. Каждое было адресовано непосредственно Ли Рэнкину («Уважаемый мистер Рэнкин»), и доставляли эти послания в офис комиссии на Капитолийский холм сотни вооруженных курьеров. Многие письма Гувера были под грифом «совершенно секретно» – надпись шла крупными буквами поперек каждой страницы.
Когда документы ФБР доставлялись в комиссию, Рэнкин показывал их Редлику1. И если письма Гувера представляли особый интерес или содержали что-то важное, Редлик в свою очередь сообщал о них своему помощнику Мелу Эйзенбергу: оба они были из Нью-Йорка и за время расследования успели подружиться. «Мы работали в одном кабинете и все время переговаривались», – вспоминал Эйзенберг. К началу июня Эйзенберг вернулся в Нью-Йорк, где
