У Линдона Джонсона был ум конспиратора. Для его бесперспективной политической карьеры это было ценное качество, которое помогло Джонсону перебраться с равнин Техаса на Капитолийский холм, а теперь – умопомрачительным образом – в Овальный кабинет. Давно знавшие его коллеги в Сенате думали, что взгляд этого осторожного и жадного до власти 57-летнего техасца может загибаться за угол и храни Господь всякого, кто там притаился и плетет против него интриги. Чтобы расправиться со своими врагами, Джонсон был готов на все. Чутье на заговорщиков у него было отменное, что помогает объяснить никогда не покидавшую его паранойю и пессимизм, которые ему удавалось скрывать от публики. За три года на посту вице-президента ему нередко приходилось испытывать унижение, но он скрывал свое уныние под личиной, которую Жаклин Кеннеди и некоторые помощники президента язвительно называли имиджем «Дядюшки с Юга»: грубоватый, плюющийся жвачкой, беспредельно гордый собой техасец, казавшийся столь неуместным в обществе массачусетских снобов1.
Чаще всего инстинкт его не подводил. И теперь в Далласе, в первые минуты своего пребывания на посту 36-го президента Соединенных Штатов, он был убежден, что убийство его предшественника может быть только первым пунктом иностранного коммунистического заговора, нацеленного на свержение правительства. Он опасался, что его президентство будет недолгим и кончится, как только он приведет в действие ядерные боеголовки, а это будет концом для всего мира. По его собственным воспоминаниям, в тот день он думал: «Когда полетят ракеты?» «В голове моей тогда пронеслась мысль: если они застрелили президента, в кого будет следующий выстрел?»2 Джонсон боялся стать второй мишенью. В конце концов, он и его супруга, Леди Берд Джонсон, были в том же кортеже, в открытом лимузине, всего в двух автомобилях позади машины президента. Одна шальная пуля, и они также стали бы жертвами. Джон Коннелли, близкий друг и протеже Джонсона, ехал в президентском лимузине и был серьезно ранен. В первые часы после убийства было неясно, сможет ли он выжить после того, как 6,5- миллиметровая пуля пробила ему спину и вышла через грудь.
Один из первых приказов Джонсона в роли верховного главнокомандующего был нацелен на то, чтобы сохранить свою собственную жизнь3. После того как около часа дня было объявлено о смерти Джона Кеннеди, Джонсон приказал пресс-секретарю Белого дома Малькольму Килдафу не передавать эту новость репортерам до тех пор, пока он не покинет больницу Паркленда и не окажется в далласском аэропорту Лав-Филд, где с утра, когда туда прибыл Джон Кеннеди, находился Борт номер один. Джонсон опасался, что убийца Кеннеди, кем бы он ни был, мог охотиться и за ним. «Мы не знаем, имеют ли коммунисты к этому отношение или нет, – говорил он Килдафу, – убийца может точно так же охотиться на меня, как и на Кеннеди, мы просто не знаем».
После лихорадочного метания по улицам Далласа в обычном полицейском автомобиле – сирену Джонсон приказал отключить, чтобы никто не заметил его сгорбленную фигуру на заднем сиденье, – новый президент прибыл в аэропорт около 13.40 по далласскому времени и поднялся на Борт номер один. (По вашингтонскому времени было на час позже.) С момента, когда на Дили-Плаза грянули выстрелы, прошло приблизительно 70 минут. Опасаясь прячущихся в аэропорту снайперов, агенты спецслужб «вбежали в самолет перед нами, опустили жалюзи и закрыли за нами обе двери», рассказывал Джонсон позднее о прибытии на Борт номер один4.
Он вспоминал, что испытал легкое чувство облегчения, попав на борт по-королевски роскошного президентского лайнера, в знакомую обстановку с телефонами и другими средствами связи, при помощи которых он в считаные минуты мог связаться практически с любым человеком в мире. Как и всегда, наличие телефона подействовало на Джонсона успокаивающе. Не многие политики пользовались телефоном настолько часто, как Джонсон: телефонная трубка была в его руках то инструментом политических интриг, то оружием. В годы президентства Джонсона его разговоры записывали на пленку, а затем расшифровывали, и лишь немногие из его собеседников были поставлены об этом в известность.
Невзирая на то что агенты спецслужб намеревались отдать приказ о вылете немедленно после прибытия Джонсона в аэропорт Лав-Филд, он не позволил им улететь до возвращения на борт Жаклин Кеннеди5. Миссис Кеннеди отказывалась покидать больницу без тела мужа, что стало причиной ссоры агентов Секретной службы с коронером Далласа. (Коронер настаивал, чтобы тело президента оставалось в городе до проведения вскрытия, как этого требовало местное законодательство, но в итоге агенты попросту оттеснили его в сторону.) Супруги Джонсоны провели в напряженном ожидании еще 35 минут, затем к лайнеру подкатил белый похоронный «кадиллак» с бронзовым гробом президента и сопровождавшей его миссис Кеннеди.
За несколько минут до вылета судья федерального округа Сара Хьюз, друг семьи Джонсонов – Джонсон, еще будучи вице-президентом, сам выдвинул ее на этот пост, – поднялась на борт и в спешном порядке провела церемонию инаугурации. Во время присяги Джонсон стоял подле раздавленной горем миссис Кеннеди. Фотограф, запечатлевший эту сцену, успел выскочить из президентского самолета за секунды до того, как дверь была задраена перед вылетом: ему было поручено как можно быстрее доставить фотографию в
Тем же вечером, когда Жаклин и Роберт Кеннеди находились в Медицинском центре ВМФ в Бетесде в ожидании завершения процедуры вскрытия, Джонсон уже решительно приступил к руководству страной. Его помощники позднее восхищались тем, насколько невозмутимым казался он в те первые часы у власти. После семиминутного полета на вертолете с авиабазы Эндрюс в Белый дом он только заглянул в Овальный кабинет, вероятно, понимая, что было бы цинично расположиться там сразу же после убийства. Затем он пересек перекрытую для проезда автомобилей улицу и направился в здание Исполнительного управления, где располагалась команда вице-президента и где он мог проводить встречи и совершать бессчетные телефонные звонки7.
Он принял у себя министра обороны Роберта Макнамару с докладом. Новости вселяли спокойствие. О разворачивании военных действий со стороны Советского Союза или других враждебных стран речи не шло, тем не менее американские вооруженные силы должны были пребывать в состоянии повышенной боевой готовности.
Донесения из Далласа были не столь утешительными. Несмотря на отсутствие данных о сообщниках Освальда, ФБР и ЦРУ располагали тревожными сведениями о его прошлом, включая попытку отказа от американского гражданства и эмиграцию в Россию четырьмя годами ранее. С момента возвращения Освальда в США в 1962 году ФБР спорадически организовывало слежку за ним и его русской женой как за вероятными советскими агентами. В отчетах ЦРУ указывалось, что Освальд был взят под наблюдение в сентябре, когда он отправился в Мехико; точные причины поездки не установлены.
В тот вечер и на следующий день Джонсон встречался со старшими помощниками Кеннеди, заявил о поддержке политического курса его администрации, предлагал сохранить весь кабинет Кеннеди: он хотел дать понять людям, что их позиции останутся за ними. «Вы мне нужны даже больше, чем были нужны президенту Кеннеди», – вновь и вновь повторял он8.
Начиная с самых первых часов на президентском посту Джонсон предпринял решительные, как ему самому казалось, попытки успокоить Роберта Кеннеди – и одновременно заручиться его советом. Однако он ошибался, полагая, что они, потрясенные событиями в Далласе, смогут наладить отношения. Генеральный прокурор всегда относился к Джонсону с неприязнью, и даже после того, как Роберт Кеннеди принял предложение нового президента остаться во главе Министерства юстиции, неприязнь эта не исчезла.
В отличие от старшего брата, человека очень уравновешенного, всегда стремившегося примириться со своими прежними противниками, Роберт Кеннеди был способен на глубокую, даже иррациональную ненависть. Казалось, кровавая вражда с такими людьми, как Джимми Хоффа, Эдгар Гувер, и, быть может, более всего с Джонсоном придавала ему силы. В узком кругу он отзывался о Джонсоне как о человеке «подлом, невыносимом, жестоком – животном во многих отношениях». По его словам, он пришел в ужас от того, что Джонсон – человек, «неспособный говорить правду» – занял место его брата в Белом доме9.
Вечером своего первого дня на посту президента, около 19.00, Джонсон позвонил Эдгару Гуверу. В этом звонке не было ничего удивительного: Джонсон должен был подозревать, что у директора ФБР имеются самые последние сведения, касающиеся убийства в Далласе. Однако в тот момент у Джонсона
