«воздержались от ответа на этот вопрос и сказали, что ответят на него позже».
Члены комиссии раз и навсегда отказались использовать предложенную Либлером черновую версию главы, посвященной мотивам преступления Освальда. Как явствует из конспекта, члены комиссии были «не готовы объяснять это никакими конкретными мотивами, а также погружаться в психоанализ с соответствующей терминологией». Черновик, по их мнению, был «слишком сырой и полон сочувствия к Освальду».
Но в комиссии уже вовсю действовала и другая цензура – ее задачей было представить заключительный отчет таким образом, чтобы щепетильный читатель не покраснел. Рэнкин хотел, чтобы черновые главы очистили от всего, что может показаться неприятным, непристойным или может быть сочтено вмешательством в личную жизнь – даже в личную жизнь Освальда.
Дэвид Слосон в последний раз просил членов комиссии рассказать в отчете, что Освальд во время службы в морской пехоте заразился венерической болезнью4. В служебной записке Рэнкину он спрашивал, правильно ли лечили гонорею у Освальда и не повлияла ли эта болезнь на его психическое здоровье: «По крайней мере, стоит конфиденциально поинтересоваться у знающего врача, специализирующегося на подобных заболеваниях или в смежной области, может ли гонорея иметь такого рода серьезные последствия?» На самом деле, как Слосон узнал позднее, невылеченная гонорея может привести к тяжелым физическим осложнениям, но не к психическому расстройству, однако в отчете не было ни слова о венерическом заболевании у Освальда.
Стюарт Поллак, молодой юрист из Министерства юстиции, направленный в комиссию, получил задание просмотреть черновые главы, а также некоторые стенограммы свидетельских показаний на предмет дурновкусия или вмешательства в личную жизнь. В своей служебной записке он страница за страницей проходится по тексту, приводя дословные цитаты в тех случаях, когда в отчете кого-либо обвиняют в совершении преступления, развратных действиях или других подобных проступках. Он ничуть не удивился, обнаружив несколько примеров малопристойных описаний в том месте, где говорилось о принадлежавшем Руби клубе «Карусель», в рассказе свидетеля о стриптизершах и их выступлениях на сцене5. В своей служебной записке Поллак спрашивает, стоит ли оставлять в отчете рассказ некоего свидетеля об одной из самых известных стриптизерш Руби по имени Дженет (Джейда) Конфорто, которая, как говорили, «допускала некоторые вольности во время выступления», так что Руби «приходилось каждый раз выключать свет и просить ее быть поскромнее».
Поллак исправно процитировал каждый случай употребления бранных слов. «В тексте отчета есть несколько случаев просторечных бранных выражений, таких как “проклятый” или “чертов”», – докладывал он. И спрашивал, следует ли оставлять в отчете некоторые неприятные подробности – например, когда речь идет о том, как выглядело тело убитого президента, или упоминается о его окровавленной одежде. Поллак спрашивал, так ли уж необходимо «включать в текст отчета описание нижнего белья президента».
Что же до человека, обвиняемого в убийстве президента, Поллак писал: «Как я понимаю, вся информация о Ли Харви Освальде законна и важна для оценки его личности». И все же он задает вопрос, следует ли в отчете приводить все известные комиссии неприглядные подробности частной жизни Освальда, особенно о его сексуальной ориентации. «Может быть, стоит сосредоточить больше внимания на отзывах о нем как о пассивном гомосексуалисте… и намекнуть на его недостаточно прочные сексуальные отношения с Мариной».
Рэнкин также велел штатным сотрудникам вычеркнуть некоторые из самых ярких описаний экспериментов с участием военных – эти эксперименты проводились по инициативе комиссии, чтобы воспроизвести ранения, полученные Кеннеди и Коннелли. Члены комиссии, писал Рэнкин, весьма щепетильны в вопросе о том, как следует описывать эксперименты, во время которых стреляли в живых коз. Он попросил, чтобы «слово “коза” в тех местах, где оно встречается в отчете, заменили выражением “плоть животного”»6. Точно так же, сказал Рэнкин, члены комиссии не желают раскрывать, что военные стреляли по запястьям трупов, пытаясь воспроизвести раны на запястьях Коннелли. Комиссия, писал Рэнкин, «считает, что в тех случаях, где упоминается “запястье трупа”, следует писать “костная структура” или подыскать другое нейтральное выражение».
В то лето важным правительственным лицам, дававшим свидетельские показания для комиссии, предоставили возможность послать запрос на внесение изменений в письменные записи своих показаний. Лишь немногие этим воспользовались, хотя в последний момент поступил запрос на редактуру от главы Секретной службы Джеймса Роули. В короткой докладной записке от 30 июня Роули попросил внести небольшую, но важную правку в его ответ на вопрос об агентах Секретной службы в Техасе, которые решили пропустить по рюмочке в ночь накануне покушения7. Во время показаний Роули явно взволнованный Уоррен задал вопрос, не стали бы эти агенты лучше защищать президента, если бы не напились за несколько часов до этого.
Ответ Роули изначально звучал так: «Верно, сэр, но я не знаю, что они могли сделать такого, чего не сделали».
В своем запросе Роули предлагал эти слова заменить следующими: «Верно, сэр, но даже если и так, я не думаю, что они могли предотвратить трагедию».
Из-за этой поправки получалось, что Роули уже не так безоговорочно защищал своих агентов. Казалось, теперь он намекал на то, что агенты могли бы сделать больше, чтобы спасти президента, если бы были трезвыми накануне ночью. Посовещавшись с Уорреном, Рэнкин согласился переписать этот фрагмент, но несколько другими словами, чтобы ответ Роули для потомков звучал так: «Верно, сэр, но я не думаю, что они могли предотвратить убийство».
Глава 49
Поляк, решившийся задать Роберту Кеннеди «личный вопрос», явно нервничал1. Юный поляк, деятель местного отделения компартии в Кракове, одном из двух крупнейших городов Польши, пояснил, что его сограждане хотели бы услышать «версию убийства» с точки зрения брата покойного президента.
Казалось, этот вопрос застал Кеннеди врасплох. Уже почти семь месяцев он старался избегать любых публичных заявлений о гибели своего брата. Благодаря созданию комиссии Уоррена у генерального прокурора США был формальный повод обходить этот вопрос молчанием; он мог заявить, что не хочет высказывать необоснованных суждений до завершения следствия или что не хотел бы повлиять на результат работы комиссии. Но во время июньской поездки по странам Европы – вначале он побывал в Германии, где торжественно открыл мемориальную табличку на площади, названной в честь его брата, а теперь прибыл в Польшу, – ему пришлось наконец собраться с духом. В социалистической Польше толпы скандировали имя его брата.
И он решил ответить на вопрос молодого поляка.
Он сказал, что президент Кеннеди был убит неадекватным человеком, отщепенцем по имени Ли Харви Освальд, который таким образом выразил свой протест против американского общества. Вина Освальда «несомненна», сказал Роберт Кеннеди. «Освальд был убежденным коммунистом, но к этому случаю коммунисты не имеют никакого отношения, – пояснил он. – То, что он сделал, он сделал самостоятельно и в одиночку. <…> Его поступок, на мой взгляд, не имеет идеологической подоплеки. <…> Это был единичный акт протеста личности против общества». Его слова немедленно попали в заголовки американской прессы, особенно благодаря тому, что генеральный прокурор, казалось, подтверждает выводы, которых ждали от комиссии Уоррена. После возвращения Кеннеди на родину эти его высказывания вызвали новую волну недовольства работой комиссии: ее обвиняли в новой утечке данных, ситуация выглядела так, словно эту информацию Кеннеди предоставила комиссия. 2 июля в редакционной статье под заголовком «Слишком много разговоров об Освальде» («
Большую часть 1964 года Кеннеди, казалось, был весь в своем горе и практически не появлялся на публике3. Он принял предложение Джонсона остаться на посту генерального прокурора, сказав, что намерен продолжить курс, намеченный братом для Министерства юстиции, в частности
