его даже не трогают, понимают, что он ни при чем, и оставляют в покое.
В полночь он заходит в палатку, голова гудит, глаза болят — он провел перед маленьким дисплеем «Нинтендо» не один час. Многие уже легли спать, другие раздеваются. Митрано снимает брюки и куртку, засовывает ногу в теплое трико.
— Эй, Ровере! — окликает он соседа.
Ровере натянул спальный мешок почти по самый нос. Он открывает глаза и враждебно глядит на Митрано.
— Чего тебе?
— Тебе интересно, чем сейчас занимаются талибы?
— Чем они должны заниматься? Дрыхнут.
— А по-моему, они за нами наблюдают.
— Да прекрати ты! — отвечает Ровере и поворачивается на другой бок.
Митрано ложится в постель. Сворачивает маленькую подушку, чтобы была поплотнее, и пытается удобно лечь на боку. Иногда отец выходил завтракать с фонарем под глазом или с трудом поднимал кофейную чашечку — так болела рука. А он не раскрывал рта. Он усвоил: бывают семьи, в которых лучше никого никогда ни о чем не спрашивать, — у него как раз такая семья.
Что-то мешает вытянуть ноги. Он трогает это что-то ногой, но из-за трико на ощупь не разберешь. Решает, что, наверное, в постель попало грязное белье, потом с ужасом думает, не устроили ли ему опять ребята «мешок из простыни». Выползает обратно, чтобы убедиться, что может выбраться на свободу. Ура, может! Садится и засовывает руку, пытаясь достать до самого дна, но что-то попадается ему в ладонь. Кожа рептилии высохла и огрубела, от нее воняет гнилым мясом — старший капрал успевает почувствовать вонь за секунду до того, как понимает, что держит в руке.
— АААААААААААААА!
Он вскакивает и чуть не опрокидывает раскладушку. Ему хочется прыгать, и он прыгает так, словно змея у него под ногами. Все тело сотрясается, словно от электрических разрядов, руки трясутся.
Ребята просыпаются, спрашивают друг у друга, что случилось, зажигается свет — все происходит за считаные секунды, за которые Митрано быстро достает пистолет из кобуры, висящей на ручке шкафчика, заряжает и стреляет в спальный мешок один, два, три, четыре, пять раз.
— ААААААААААААААА!
Он ощущает змею на себе, как она ползет у него по спине, по лицу, кусает повсюду, чувствует яд — Господи, яд!
— ОНА МЕНЯ УКУСИЛА! ЭТА ГАДИНА МЕНЯ УКУСИЛА!
Ребята кричат, чтобы он прекратил, но Митрано их даже не замечает. Он продолжает стрелять по мешку, в воздух поднимается облако белых перьев. От грохота у ребят того гляди лопнут барабаные перепонки.
Рене пытается его остановить, почти хватает его, но из-за адреналина рефлексы Митрано резко ускорились. Он поворачивается на девяносто градусов и наставляет оружие на Рене. Сержант замирает. Ребята умолкают.
— Спокойно! — говорит Рене.
Митрано не видит себя. Он бы испугался, увидев, насколько он побледнел. И наверняка решил бы, что змея на самом деле его укусила. Кровь отлила от лица, теперь ею налиты багровые руки, сжимающие «беретту». Он целится прямо в грудь сержанта. О старшем капрале Митрано можно много чего сказать, но утверждать, что он не умеет стрелять, — это нет. Особенно в цель, стоящую от него в полутора метрах.
— Опусти оружие! — приказывает Рене миролюбивым тоном, не как начальник, а как старший брат.
— Там змея! — всхлипывает Митрано. — Змея… она меня укусила! Блин!
— Хорошо. Сейчас мы посмотрим.
— Она меня укусила. Укусила! — Из его глаз льются слезы.
— Опусти пистолет! Послушай меня!
Но вместо того чтобы послушаться, старший капрал находит себе другую мишень: теперь «беретта» нацелена на Симончелли, застывшего, как в игре в «замри, умри, воскресни», — колено одной ноги опирается на койку, вторая стоит на полу. Митрано снова наводит пистолет на Рене.
Из темной глубины палатки, с расстояния нескольких метров доносится голос Чедерны:
— Митрано, змея дохлая!
Старший сержант несколько секунд колеблется, не зная, что делать. Постепенно смысл сказанного доходит до него. Все ясно: это змея из Развалины. Он несколько раз быстро смотрит влево, в сторону спальника, словно не до конца поверив. Перышки уже опустились на зеленую ткань и теперь дрожат от малейшего дуновения. Под спальником никакого движения.
— ЭТО ВЫ?
Рене отрицательно качает головой. Другие повторяют за ним.
— ЭТО ВЫ СДЕЛАЛИ? А?
— Это я, Митрано. А теперь опусти пистолет. — Чедерна поднялся и теперь медленно идет к Митрано, он уже почти приблизился к сержанту.
— Ты, — говорит Митрано. Из его глаз по-прежнему текут ручьями слезы. — Как всегда, ты. Я убью тебя, Чедерна. УБЬЮ.
Нажми он на курок, пуля пробила бы верхушку черепа Франческо Чедерны и, выйдя с другой стороны, попала бы в рюкзак Энрико Ди Сальво, висящий в дальнем углу палатки. Все присутствующие ясно представляют себе траекторию.
Митрано дышит ртом, ему не хватает воздуха. Внезапно на него наваливается усталость, страшная усталость, которая словно раздавливает его, превращает в жидкость. На мгновение он опускает пистолет — этого достаточно, чтобы Рене и Симончелли бросились на него, повалили на пол и разоружили. В отличие от того, что потом будут рассказывать, Митрано не оказывает сопротивления. Он просто лежит на полу. Когда Рене забирает у него пистолет, рука у Митрано слабая и вялая.
Опять Симончелли уселся ему задницей на лицо — забавно, правда? — думает Митрано. Один бьет, другой терпит, вот так. И всегда было так. Пока ребята толпой собираются вокруг него, старший капрал закрывает глаза. И не сопротивляется.
На всей базе выстрелы разбудили тех, кто спал, и встревожили тех, кто не спал. Самые старательные оделись, взяли оружие, а потом сидели, как дураки, и ждали команды. Дежурные переговариваются по рации, никак не могут выяснить, где стреляли, — где-то в северной части базы. Поскольку никто не просит о помощи, все быстро успокаиваются: наверняка это случайные выстрелы. Бывает, причем нередко, когда круглые сутки живешь в обнимку с оружием, что кто-нибудь случайно да выстрелит.
— Что такое? — спрашивает Ирене.
— Тсс.
Они замирают и прислушиваются, слегка ослабив объятия, хотя возбуждение, как ни странно, ничуть не ослабевает. Эджитто ждет, что сейчас завоет сирена.
— Ничего страшного, — говорит он, — не волнуйся!
В благодарность ночная гостья льет ему на лицо поток густых волос, а затем, словно волна, всем телом обрушивается на него.
Рой белых хлопьев
Когда я соврал Марианне о платье, был январь, падал снег. Я попросил ее сесть на заднее сиденье, но она меня и слушать не захотела. Мы препирались, стоя перед дверью подъезда, а маленькие белые хлопья падали на ее необычную прическу.
— Платье помнет ремнем! — сказал я.
