обступили их. Не обращая внимания на красного осла с утконосами, подхватили рыжего на руки и понесли, как героя, вернувшегося домой с великой победой.
Шухлик пытался заглянуть в их лица, но не мог, будто они нарочно поворачивались затылками.
Даже странно, одни затылки! В ущельном сумраке виднелись на них выбритые цифры – пять, тринадцать, сто один, семь, восемьдесят три… И на лысых то же самое, – одиннадцать, двадцать девять, пятьсот сорок семь – то ли печати, то ли клейма…
Шухлика внесли в громадную пещеру, озарённую кострами, и усадили на каменное возвышение вроде трона, у подножия которого спешно застилали скатертью длинный стол.
Тут-то он и понял, с трудом веря своим глазам, что у местного населения вообще нет лиц! Откуда не погляди, – затылки! То есть с обеих сторон головы – спереди и сзади.
А глазки скромно и стыдливо мигают из ушей.
«В природе ещё и не такое бывает, – успокаивал себя Шухлик. – Конечно, не красавчики! Но где же, ёлки-палки, рты?! Ни одного не вижу! Чем же они кричали и как едят?»
Пока не было ответа на этот вопрос.
Только чувство Чу высказалось взволнованно и смутно: «Пердуперждаю! Гершники! Притвожерношение!»
Шухлик вдруг проникся к этому беспокойному чувству такой нежностью, словно Малай к утконосикам. Он слушал невнятный младенческий лепет Чу и был счастлив, понимая, что вскоре оно обязательно подрастёт, окрепнет и заговорит в полный голос.
Затылочники
То и дело кто-нибудь из затылочников подходил к полыхающим кострам, выцарапывал оттуда особенно жаркие угольки и раскладывал по карманам, а пару-другую терпеливо зажимал в кулаках. Понятно, что пещера была наполнена стонами и подвыванием.
«Наверное, тоже горский обычай!» – изумлялся Шухлик.
Когда все расположились за столом, он, наконец, догадался, что рты, которые никак не мог приметить, находятся точно на макушках. Судя по всему, затылочники питались в основном тем, что с неба падало. И сейчас по привычке сидели, разинув пасти, будто птенцы в гнезде.
– Верно-верно, что с неба упало, то наше, – вкрадчиво подтвердил Седьмой, моргая ухом. – А на большее совестно рассчитывать!
И впрямь, праздничный стол был пуст, если не считать каких-то жалких корешков и сушёных насекомых.
По правую руку от Шухлика поместили Малая с утконосами.
– Кто эти безмордые страшилы? – шепнул рыжий ослик. – Куда мы угодили?
– Пещеры вечного блуждания, мой господин, – отвечал Малай. – Здесь грешники раскаиваются и замаливают грехи! Погляди на стены!
Сверху донизу камни были расписаны картинами адских мучений, – как и полагается, с чертями, сковородками, с чадящими языками пламени. Но души, опутанные грехами, как катушки суровой ниткой, напоминали рассохшиеся чурбаны – все в трещинах и щелях, из которых торчало множество ржавых гвоздей и горящих заноз.
– Рисунки с натуры, – заметил Малай. – Таковы при жизни души пещерных грешников. И обрати, мой господин, внимание на подписи.
Шухлик прочитал.
«Грех, как огонь костра, греет, но чем ближе к нему – жжёт и мучает».
«Грехи любезны – доводят до бездны».
«Здесь все рабы греха! И живут с грехом пополам».
«Чья душа во грехе, та и в ответе!»
– Грешники не могут смотреть прямо друг на друга, – доходчиво объяснял Малай. – Поэтому с обеих сторон – затылки! И от имён своих отказались, считая себя недостойными. Заменили номерами!
Шухлик подметил, что числа на затылках нечётные. Причём такие, которые делятся без остатка только на самих себя.
– Ещё бы, – хмыкнул Малай. – Не хотят делиться раскаянием. Это вся их жизнь. Желают каяться до самого конца, чтобы не угодить после смерти во-о-он туда, – кивнул на картины. – И творят себе ад на земле!
– Хорошо рассуждать чистому духу! – усмехнулся Шухлик. – Никаких грехов!
Стащив пиратскую повязку с глаза, джинн тягостно вздохнул.
– Эх, не скажи, мой господин, – много чего за мной водится. Люблю приврать. К тому же я невинный убийца – превысил оборону, защищаясь от колдунов, – не все в том городе были так уж плохи. И признаюсь, я нарочно завёл сюда, чтобы покаяться. Эти пещеры, как печи, всю скверну сжигают. Не хочу, чтобы Жон и Дил отдувались за родителя. Прости, мой господин!
Шухлик опешил. Никак не ожидал от своего слуги подобной выходки! Задумавшись, сжевал корень, напоминавший человеческую фигуру. И тут же поплыли у него перед глазами длинный-предлинный, как дорога, стол, бесконечные затылки с цифрами, как верстовые столбы, и джинн Малай, поспешно уходящий с утконосиками.
Шухлику подсунули снотворный корень мандрагоры.
В следующий миг всё вокруг раскололось, расщепилось, и он вошёл в те страшные росписи на стенах пещеры.
Тут не было так жарко, как представлялось. В общем, терпимо.
Пара чертей подвалила разболтанной хулиганской походкой, будто хотели попросить закурить, узнать, который час, и потребовать кошелёк или жизнь.
– Знаешь ли, приятель, – рявкнул один из них, неприятно скалясь и тряся кочергой. – Катился бы отсюда!
Второй оказался душевней.
– Честно скажу – плохое это место для приличного осла. Здесь рабство угрызения и раскаяния! Тут обитают ненавидящие самих себя! Поедающие свою жизнь! Даже нам, чертям, противно.
Он постучал сковородкой по крутым рогам.
– Два затылка и рот на макушке – это куда ни шло! Сами довели себя до такого печального состояния. Хуже того, затылочники как чёрствый хлеб, который настолько окаменел, засох, что и откусить-то невозможно. Разве что размочить – любовью и сожалением! Да где ж их взять в этом диком ущелье, когда все только и думают о своих грехах, каются и хотят принести искупительную жертву. Тьфу!!!
И чёрт так оглушительно плюнул в костёр, что Шухлик очнулся на дне ущелья. Ленточка неба казалась ещё дальше, чем прежде. Она покраснела и уже потихоньку угасала.
Шухлик хотел подняться, но обнаружил, что ноги крепко связаны. Его окружили затылочники.
– Нам было откровение, – склонился макушкой Первый, указывая на пещеру. – Голос Вечного Блуждания изрёк: явится рыжий осёл! сам отдаст свою шкуру! сложите в неё все грехи, в которых каетесь, и сожгите! тогда обретёте новую жизнь!
– Прости, осёл! – дружески похлопал по загривку Тридцать седьмой. – Мы тебя долго ждали!
– Ты спаситель! Воздвигнем тебе золотую статую, которой будут поклоняться наши дети, внуки и правнуки! – воскликнул Одиннадцатый.
А Третий, щекоча ухо, зашептал.
– Нам известно, что под ослиной шкурой скрыт достойный гражданин Луций! Мы освободим тебя! Вернём человеческий облик!
– Совсем одичали! – заорал Шухлик, пытаясь вскочить и лягнуться. – Мой предок Луций жил две тысячи лет назад!
Но его не слушали.
Обступив со всех сторон, затылочники высекли Шухлика розгами до крови. А затем зашили в кожаный мешок вместе с собакой, петухом, обезьяной и змеёй.
Видно, надеялись, что он испугается и выскочит из шкуры.
Однако выпоротый Шухлик мирно беседовал со своими соседями. Представившись, они рассказывали друг другу истории своих жизней, коротая время в мешке.
Особенно любезной оказалась змея из семейства гремучих. Она зализала Шухлику раны, затянувшиеся так быстро, как следы весла на реке.
Словом, все расстались друзьями и сговорились о следующей встрече в том же мешке.
Но затылочники решили действовать иначе – неспешно и наверняка.
Третий, освещая факелом дорогу, повёл стреноженного Шухлика по пещерному лабиринту, вглубь горы.
С каждым шагом становилось всё жарче и жарче. Лабиринт петлял, как заяц, удирающий от лисы. Наверное, тут были особые метки на стенах, иначе бы давно заплутали.
Третьему, видно, надоел стук ослиных копыт в гробовом молчании, и он разговорился сам с собой.
– Когда я ограбил того ротозея, то долго жил спокойно. Но, осознав свой грех, вечно каюсь, казню себя, мщу, наказываю, и – вроде не живу! Можно сказать, ограбил самого себя. Хуже того, убил свою жизнь бесконечным покаянием… О, вновь я согрешил в словах и мыслях!
И Третий, не долго думая, хлопнул факелом по макушке, наказав болтливый рот. Даже Шухлик почувствовал, как это больно.
Он понял, что затылочники сами себе в тягость. Не жизнь у них, а непрерывное копание, будто рытьё мрачных пещер. Беспрестанно себя укоряя, забрели в лабиринт. Запутались, потерялись и – нет для них выхода! Разве что ослиная шкура…
Третий, отдуваясь макушкой, завёл Шухлика в какую-то нишу, где пол был усеян чёрными и белыми камнями, и захлопнул решётку.
Когда он ушёл, стало так непроглядно, будто в кармане пространства и за пазухой времени. Ну, не совсем так – кое-что Шухлик ощущал. Например, дикий печной жар, душивший раскалёнными клещами, и острые камни под копытами.
Он чуял носом запах гари. Мог закричать и услышать короткое глухое эхо. Но вот глаза были совершенно беспомощны!
Некоторое время перед ними плавали какие-то радужные кольца и пузыри, остатки факельного света, но вскоре и они исчезли.
Вообще всё было ужасно! Рыжий ослик и представить не мог, что с ним такое приключится!
На острых каменьях не только лежать, но и стоять невыносимо больно. Конечно, их нарочно тут понасыпали.
«Сколько понадобится дней, чтобы сдохнуть? – размышлял Шухлик. – Не лучше ли сразу размозжить голову об стену?!»
Готовясь умереть, он всплакнул. Сначала потихоньку – от жалости к себе. А потом от ненависти, в полный голос.
– Злосчастный я осёл! – выл, причитал и хрюкал, захлёбываясь. – Глупый, тупой,
