этом доме. Долг императорского офицера повелевал ему быть в Неаполе, с принцем Оранским. Отступничество Дориа от Франции и уход его флота служили подтверждением тому, что принцу будет необходим флотоводец. А сыновний долг предписывал Просперо навестить и успокоить мать, которая сейчас находилась во Флоренции.
Наутро он сообщил о своем решении монне Джанне. И добавил совершенно искренне, а вовсе не для красного словца:
— Я чувствую себя так, словно должен разделить свои душу и тело!
Джанна не сразу ответила ему. После короткого молчания она взяла лютню, лежавшую рядом, и, как только струны затрепетали под ее длинными пальцами, тихо запела.
Испытывая сразу и очарование, и изумление, и восторг, и благоговение, сидел Просперо, слушая песню, которую сочинил, когда кровь его уже была заражена чумой, песню, которая зародилась в нем при первом взгляде на эту женщину.
Последняя строка тихо замерла на ее губах:
— Con i ginnochi chini a tua beltade note 23. Лютня умолкла.
— Всего лишь два слова, — сказала она. — Яркие бусинки, из которых вы делаете ожерелье для существа, созданного вашей мечтой. Просперо покачал головой. Он был очень бледен.
— Не яркие бусинки, а жемчужины, монна. Жемчужины — символ наших слез, и в них блестят слезы; слезы светлые, чистые и искренние, каких еще никто никогда не проливал. Откуда у вас эти строки?
— Они были записаны на листке бумаги в то утро, когда мы увидели, что вы больны. На них было посвящение: «Даме в серебристом». Я сначала подумала, что это — записка, которую вы оставили для меня.
— Я полагаю, так и было. А потом? Она отвернулась.
— А потом я прочитала эти строки. Я надеялась, что они посвящены мне.
— Вы надеялись? Вы надеялись! — Просперо взглянул на нее. Его лицо преобразилось, озарившись каким-то внутренним светом. И тут Джанна поняла, что выдала себя. Ее охватил страх; она не решалась встретиться взглядом с Просперо.
— Джанна, — сказал он нежно, — если это правда, а я молю Бога и Богородицу, чтобы это было так, то мы сейчас не должны испытывать ни недостатка в словах, ни нужды в них. Вы заявили свои права на меня в благословенный час нашей встречи, а я заявил свои права на вас.
Она ответила ему, отведя взгляд:
— Вначале я опасалась, что сонет лжет, что вы спасались бегством не от смерти ради жизни, а от смерти ради смерти. Но, когда вы поправились, мои страхи усугубились: этот сонет показался мне всего лишь шуткой. Так иногда забавляются поэты, теша свою душу.
— Моя любимая, — прошептал он, — я не умею произносить высокие слова, но я попытаюсь. Если я вообще наделен даром слагать песни, то я должен петь именно теперь, словно беззаботный жаворонок, который изливает восторг, переполняющий его сердце.
— Но что будет, если вы уедете?! — воскликнула она.
— Могу ли я медлить? Есть долг, который необходимо выполнить. До поры я себе не хозяин. А исполнив долг, я вернусь. Будете ли вы ждать меня, Джанна?
Она медленно подняла глаза и встретила его страстный вопрошающий взгляд.
— Ждать? — переспросила она. — Ждать, пока вы будете мстить? Ждать, пока вы вернетесь ко мне с окровавленными руками? В этом состоит ваша просьба?
Просперо неподвижно застыл.
— А можно мне приходить, пока мой долг еще не исполнен? Наступила длинная пауза. Наконец Джанна ответила:
— Просперо, вы говорите, что любите меня.
— Сказать так — значит сказать слишком мало.
— Большего я не прошу. В этом нет нужды. Вы говорили, что у меня есть права на вас. Однажды вы предложили мне считать вас своим чадом, поскольку я дважды подарила вам жизнь.
— Это действительно так, и, следовательно, эта жизнь принадлежит вам. Распоряжайтесь ею, как вам заблагорассудится. Она снова подняла глаза.
— Искренни ли вы? Это не просто красивые слова? Тогда, Просперо, я требую, чтобы вы отказались от мести. Он побледнел.
— Дух моего отца проклянет меня.
— Мертвые спокойно спят. Мы не должны тревожить их сон нашими безумствами.
— Но есть еще живые. Я превращусь в посмешище в глазах всех Адорно, в презренного, отверженного, стоит мне отказаться от мщения. Захотите ли вы связать свою судьбу с таким человеком?
— Я бы гордилась им, ибо он выказал мужество. Господь наш рассматривает месть как зло. Могу ли я связать свою судьбу с человеком, творящим его?
Он отстранился от нее, обхватив голову руками.
— Джанна, вы разбиваете мне сердце. Отказать вам в первой же просьбе, когда я отдал бы жизнь за возможность служить вам!
— Я прошу гораздо меньше.
— Нет, много больше. Вы требуете мою честь.
— Я требую лишь, чтобы вы правильно понимали ее. Много ли чести в отмщении? Разве не учила вас матерь-церковь, что это — смертный грех?
— Может быть, и так. Но я дал клятву на могиле отца.
— От этой клятвы вас освободит любой священник.
— Но как мне освободить себя? Джанна! Дорогая Джанна!
Губы женщины задрожали. Нотки боли в голосе Просперо тронули ее.
— Любимый, не просите меня идти против своей совести. Считайте, что нам было суждено встретиться только для того, чтобы разлучиться.
— Этого не может быть. Неужели вы полагаете, что наша встреча — случайность? Она была предопределена.
— Если вы верите в это, то не сделаете ничего, что помешает свершению судьбы. Она в ваших руках, мой дорогой.
— И вы предлагаете мне сделать выбор? — воскликнул он в страхе.
— Увы! Что еще остается? По крайней мере, вы знаете, как я буду молиться за ваш верный выбор.
Джанна поднялась. Он бросился к ней, намереваясь заключить в объятия, но она мягко остановила его.
— Еще не время, дорогой. Сначала изгоните темного дьявола из своей души, и тогда я — ваша. В любую минуту.
Он задыхался и смотрел на Джанну глазами, полными скорби. Но скорбь уже уступала место нараставшему гневу.
— Вы повергаете меня в отчаяние. Лучше бы вы дали мне умереть от чумы!
— Что ж, если вы так говорите, значит, лучше бы нам обоим умереть, — грустно ответила женщина. — Я ухожу. Пойду молиться за вас, Просперо. За нас обоих. Если вы сделаете выбор еще до отъезда отсюда, дайте мне знать. Если же нет… Тогда, милый, дай нам Господь сил. Мне-то уж они наверняка понадобятся!
Она решительно направилась к двери. За порогом уже сгустились сумерки. Просперо бросился следом.
— Джанна, я хотя бы увижу вас до отъезда? Она смотрела на него, и ее глаза, полные слез, казались огромными и яркими.
— Если ваш выбор будет не таким, какого я жажду, встреча только усугубит мое горе, а оно и без того велико.
— Вы так непреклонны! Вы, та, кого я считал воплощением милосердия и сострадания!
