«Он сам узнает тебя, – шепнул слепец. – Поднимись на „Глорию“. Она вернулась на остров. Скоро „Глория“ вновь уходит в рукав святого Георгия. Не ищи никакого другого пути, поднимись на „Глорию“. Господь милостив. Ты найдешь то, что тебе необходимо найти…»
VII–X
'…бормотал:
– Матросы сердиты. Тебе не надо было отбирать у Конопатчика кинжал, Ганелон. Смирись, иначе тебя бросят в море. Если Конопатчик ослепнет, они так и сделают.
Господь милостив.
Ганелон не испытывал страха.
Люди часто бояться. А правильнее не бежать от страха, а искать его. Если что-то направлено против тебя, значит, необходимо самому идти навстречу опасности. Это единственное правильное решение.
Ганелон не боялся страха.
Он не боялся моря.
В конце концов, море уже приняло многих. Он слышал, что в море было опущено недавно тело славного трувера благородного рыцаря Ги де Туротта, шатлена Куси, умершего от жестокой болезни и старых ран во время морского перехода из Зары в Константинополь.
Только Господь может знать, где пресечется путь каждого отдельного смертного человека.
Так пел шатлен Куси славный трувер благородный рыцарь Ги де Туротт.
Ганелон смиренно приникал лбом к шершавому дереву.
Господи, дай сил.
Если даже аббаты преданы смущению, если даже благородные рыцари не видят истинного пути, как прозрю я, слабый? Господи, видишь ты, я окружен бесчестными грифонами, нет человека, протянувшего бы мне руку помощи. Вижу только плевки, пью гнилую воду, как зверя меня дразнят. Как достигну высокой цели?
Лукавый дож Венеции с яростью стучал ногой на отца Валезия, почти невидящие глаза дожа горели.
«Если даже великий понтифик отлучит меня от Святой римской церкви, – кричал дож отцу Валезию, – я все равно верну трон юному Алексею, накажу ромеев за их грехи!»
Слаб, истощен, не вижу пути, оставлен один на один с грифонами посреди водной пустыни, утешал себя Ганелон. Папа римский простил паломников, вернувших разграбленную Зару угрскому королю, но простит ли он паломников, обративших меч против Константинополя?
Ганелон опустил руку на горшок с гнилыми бобами и заплакал.
Конфитиер…
Признаю…
Так он заплакал.
– Ромеи древний народ, – донеслось до него приборматывание Алипия. – Их город велик, по краям стен императорского игралища распределены медные фигуры быков, коней, женщин, верблюдов, львов – они принюхиваются медными ноздрями к сладким запахам. Как в евклидовы времена гремят серебряные тазы в термах. Средь прочих услад, азимит, только в городе городов ты можешь вкусить нежного мяса пятимесячного ягненка и белое мясо трехлетней курицы, особенным образом откормленной. Только в городе городов, азимит, ты можешь попробовать мясо ягненка, жареное с фригийской капустой. Ты будешь доставать его из жира в горшке прямо руками. Ты увидишь, азимит, что пища может доставлять истинную усладу. Попробуй хлеб из Киликии и белый настоящий хлеб с Крита. Попробуй копченое мясо из Вифинии, оливки из долин Меандра и Лакадемона. После телятины, доставленной из Эпира, пусть именно аттический мед подчеркнет вкус тонкого евбейского вина.
Алипий сам дьявол, сказал себе Ганелон. Своим беспрерывным бормотанием он искушает пленника.
Он мог бы ударить снизу кинжалом, вырванным им из рук Конопатчика, но клинок, наверное, не пробил бы доску.
Алипий слеп, подумал Ганелон.
Алипий знает морские течения, огни маяков, силу различных ветров. Он умеет выгодно торговать, а, значит, обманывать. Может, в смуте душевной Алипий уже и догадывается слабо о невидимых связях между вещами, может, в смуте душевной он уже и догадывается, что мысль сама по себе есть некая форма опыта, но он слеп, слеп. Ему все равно, везти на «Глории» мертвый груз или живую птицу, тяжелое зерно или несчастного пленника.
Амансульта…
Чем меньше Ганелон хотел думать о ней, тем больше думал.
Перивлепт.
Восхитительная.
Как бы далеко сейчас ни находилась Амансульта, подумал он, наполняясь некоей непонятной печалью, она не столь изгнана, сколь сбилась с пути.
И думал: зачем я здесь?
Разве надо плыть так далеко, чтобы наказать зло? Разве зло гнездится не в нашем сердце? Разве зло пропитывает воздух Константинополя, а не воздух Тулузы или замка Процинта? Разве вера колеблется неверием сарацинов, а не неверием еретиков?
Брат Одо прав: зло в наших сердцах.
Ганелон беззвучно заплакал.
Господи, слаб я! Дай силы. Разве я не пес Господень, призванный разгонять тьму светом факела? Разве я не служу Делу?
Он закрыл ладонью слова, выцарапанные на стене клетки. Но слова, впитанные памятью, не исчезли.
«Где ты, Гай, там я, Гайя.»
Ганелон снова прильнул глазами к щели.
По краю горизонта шли облака – белые, узкие, завораживающие.
Спасти душу Амансульты, вот цель.
– Ромеи древни, очень древни, – бормотал, сидя на клетке и раскачивая босыми ногами Алипий. – Они так древни, что знают все…
Ганелон невольно прислушался.
– Ромеи сочинили стратегикон, трактат о военном искусстве. Они знают: летом в Сирию не пройдешь, там зной и безводье, а в Болгарию лучше ходить в месяц снятия урожая. Они знают: против куманов, половцев, лучше всего выступать осенью, когда куманы готовятся к зимним перекочевкам и отягощены домашним скарбом и стадами. Ромеям известно: идя на болгар следует запасаться пищей, тогда как на востоке легко прокормить целую армию. Они знают: броневой строй латинян лучше всего разбивать огнем, пущенным из специальных сифонов. Они знают, какое снадобье следует подсыпать в пищу сильного, но неугодного человека, чтобы всего за месяц этот человек потерял сон, аппетит, стал бледен как мертвец и чтобы волосы вылезли у него и на голове и на подбородке. Они знают фазы Луны, время течений, они знают, какого цвета тряпку нужно бросить в иссохший источник, чтобы холодная и чистая вода вновь хлынула на поверхность. Они знают путь к герминам, армянам. Они торгуют с мисами, заселяющими пустыни, они привечают купцов из Вавилона, Шинара, Персии, Ханаана. Они дружат с хазарами и тавроскифами. Разве это не истинное знание?…
«Где ты, Гай, там я, Гайя.»
Говорят, под левой грудью Амансульты таится дьявольский знак – темное пятно в виде лягушечьей лапки.
Он, Ганелон, спасет душу Амансульты, он перечеркнет дьявольское пятно лезвием милосердника.
Ганелон с отвращением проглотил щепоть гнилых бобов.
Господь милостив.
Грифоны так говорят: тот поп, а ты пономаренок, тот хорошо поет, а ты безголос, тот хорошо умеет считать деньги, а для тебя все одно, тот бегло читает Писание, а ты лишь небо коптишь, тот вхож в дом епископа, а ты только глазеешь на богатые коляски, тот в крепком плаще, а ты в рогоже, у того на постели четыре простыни, а ты спишь на соломе.
Но разве подобное знание определяет судьбу?
Ганелон перекрестился.
Свет небесный, святая роза, дева Мария, без первородного греха зачатая, к тебе взываю – направь путь! Дай сил спасти душу некоей Амансульты!
Облака.
Белые узкие облака.
Бесконечные, смущающие своей невыразимой белизной облака.
А есть еще скалы, сонно отражающиеся в осенней воде.
Есть еще круг Луны, повисший над зубчатой стеной замка Процинта.
Есть еще дуб, пенящийся от резной листвы, и тявканье лис, и тяжелый ход кабанов, ломящихся сквозь чащу.
Дыхание жизни.
Нет, дыхание зла, поправил себя Ганелон.
Красиво окршенного, естественного, но зла.
Брат Одо сказал: нерадение Богу вызывает большие пожары. Это такие пожары, когда горит вся Вселенная.
Ромеи, может, древни, как говорит Алипий, но они погрязли в грехах. И жители Зары тоже были поражены пороками. Дикая музыка цимбал нарушает часы
