великолепный Эдя со своими семью парадными костюмами, двенадцатью парами начищенной до блеска обуви и штангой, на которой ночами уныло позванивали два блина по двадцать килограммов.
Когда Эдя Хаврон вошел в комнату, Зозо меланхолично пролистывала журнальчик брачных объявлений, изредка обводя самое интересное фломастером.
По паспорту Зозо Буслаева была Зоя. Однако свой паспорт Зозо не любила. Странички паспорта содержали слишком много лишней информации. По мнению хозяйки, было бы вполне достаточно, если бы там просто значилось: Зозо. Мило, коротко, со вкусом и дает простор воображению.
Ее сын Мефодий сидел за столом и уже минут сорок угрюмо симулировал написание сочинения по литературе. Пока что он породил только одну фразу: «По моему мнению, книги бывают нормальные и не очень». На этом его творческий пыл иссяк, и теперь Мефодий глухо маялся.
Задумчиво потоптавшись посреди комнаты, Эдя Хаврон отправился к себе за шкаф и стал одеваться, придирчиво разглядывая рубашки и даже зачем-то нюхая некоторые из них под мышками.
Мефодий находил, что его родной дядя похож на обезьяну. Волосы были у Эди даже на шее. Оттуда они змейкой сбегали вниз и в районе груди переходили в неухоженную рыжеватую лужайку. Кроме того, с точки зрения того же Мефодия, Эдуард Хаврон был жутко старым. Ему было двадцать девять лет. К сожалению, несмотря на дряхлость, в дом престарелых Эдю пока не брали. Поэтому бедняге приходилось трудиться официантом в модном ресторане «Дамские пальчики». В свободное время несостоявшийся пенсионер ухлестывал за посетительницами своего заведения, предпочитая состоявшихся богатых дам с выраженным материнским инстинктом.
«Если я в старости буду таким, как Эдя, то выпрыгну в окно!» – решил Мефодий. Он захлопнул тетрадь с сочинением и без всякого вдохновения придвинул к себе учебник по химии. День шел как-то криво.
Зозо Буслаева раздраженно куснула фломастер и, пририсовав одной из фотографий рога, украсила ее дюжиной прыщей.
– Нет, вы посмотрите, какой хам! Я бы таких убивала на месте! Что он пишет! «Дама с квартирой и машиной, спою серенаду на твоем балконе! Твой пупсик. Возраст – 52 г. Вес – 112 кг. Звонить с 21 до 22 в ресторан «Пчелка» на Цветном. Спросить Виктора», – воскликнула она с негодованием.
– Знаю я эту «Пчелку». Гаденький такой полуподвальчик. Последний раз они мыли стаканы в день открытия. С тех пор стаканы стерилизуются только тогда, когда в них оказывается водка… – капризно сказал Эдя.
– Ты закончил? – спросила Зозо. Она была в курсе, что Эдя обожает ругать чужие рестораны.
– Нет, не закончил! И цены у них в «Пчелке» не круглые. Что это за цена? Шестьдесят два пятьдесят или сто семь восемьдесят? Какой дурак это все будет складывать? Чем выше класс заведения – тем круглее цены. Клиенту проще настроиться на великодушие – а тут он машинально достает калькулятор, машинально начинает считать и в результате жадничает! – сказал голос из-за шкафа.
Зозо зевнула.
Мефодий повертел в руках учебник по химии, отодвинул его и, прислушиваясь к своему внутреннему состоянию, потрогал пальцем учебник по истории. Потрогал очень осторожно и снова прислушался к своим ощущениям. Нет, снова не то… Ни одна струна в душе не дрогнула. Ни желания, ни даже полужелания чем-либо заниматься. Да что же сегодня такое?
– Интересно, псих весом сто двенадцать килограммов мог бы оборвать балкон? – спросил он.
– У нас нет балкона! – сказала Зозо.
– И машины тоже нет! Иначе бы мне не приходилось вечно ловить такси. У меня есть только мобильник, куча одежды и честное благородное сердце! – добавил Эдя.
– Что-что у тебя с сердцем? Ты что-то сказал? – невнимательно переспросила Зозо.
– Я сказал, что все меня достали. Особенно твой лоботряс со своими фокусами! – обиделся Эдя.
Он наконец окончательно определился с рубашкой и появился из-за шкафа. Теперь, чтобы окончательно стать официантом, ему не хватало только бабочки. Но ее он обычно цеплял уже на работе.
– Мой лоботряс? Какие у тебя претензии к Мефодию? – напряглась Зозо.
– Он знает какие! Мои претензии большие, как кит, и серьезные, как бандитская крыша!
Эдуард неожиданно наклонился и крепко взял Мефодия за ухо.
– Слушай сюда, жертва нетрезвой акушерки! Еще раз выгребешь у меня из кошелька мелочь – я тебя порву, как грелку, и мне ничего не будет! У меня белый билет! – ласково обратился он к нему, скаля мелкие, как у хорька, зубы.
Эдуард Хаврон был просто патологический жмот. Порой Эдю совсем переклинивало, и он даже на туалетной бумаге начинал проводить фломастером линии, ставя рядом с линией свою подпись. К счастью, это бывало не чаще, чем раза два в год, когда он проигрывался в карты или на игровых автоматах.
– Я не брал, – сказал Мефодий.
– Ты не думай, что я дурачок. Я только в профиль дурачок!.. На сколько кнопок был застегнут мой бумажник сегодня утром? На две! А я всегда застегиваю его только на одну! И никогда не задвигаю до самого конца молнию в отделении для мелочи!
– Сам следи за своими кнопками! Мам, твой родственник меня убивает! Я буду одноухий и… ай… уродливый! – сообщил Мефодий, морщась от боли. Дядя очень больно впивался в ухо ногтями. Возможно, белый билет ему дали на законном основании, хотя и взяли за него триста баксов.
«Вот осел я! Вторая кнопка! Надо же было засыпаться на таком пустяке», – подумал Мефодий.
Ногти на ухе сомкнулись как клещи.
– Ты все понял, малявка? Как насчет дубля? – прошипел Эдя.
– Ай! Отстань, олух!.. Купи себе надувного дедушку! – огрызнулся Мефодий.
– Что ты пропищал? А ну повтори! Повтори, кому говорят! – вскипел Хаврон.
– Мальчики, мальчики! – примирительно захлопотала Зозо. – Может, бросим ссориться из-за пустяков? Ну что, пису пис и все такое прочее?
Хаврон неохотно выпустил ухо племянника.
– Пису пис! Только пусть зарубит себе на носу: еще раз поймаю – порву! – повторил он.
– В другой раз фигли ты меня поймаешь! – вполголоса сказал Мефодий.
К счастью для него, Эдя уже не слушал. Впрыгнув в одну из пар своих любимых ботинок, он смахнул с них щеткой невидимые миру пылинки и устремился в большой город на ловлю чаевых и удачи.
Мефодий и его мать остались в квартире одни.
Зозо Буслаева отложила журнал и задумчиво посмотрела на сына. Обычный двенадцатилетний подросток – во всяком случае, выглядит обычным. Худой, с узкими плечами. Ростом тоже не отличается. В строю на физкультуре среди пятнадцати мальчишек своего класса стоит девятым. Зато как будто ловкий. В футбол играет хорошо, бегает неплохо. Когда надо залезть на канат – тут он вообще первый. К сожалению, стоять девятым в строю приходится чаще, чем забираться на канат.
А внешне… внешне, пожалуй, не без изюминки. Сколотый на треть край переднего зуба, длинные русые волосы, схваченные сзади в хвост. Уникальность этих волос состоит в том, что Мефодия не стригли ни разу с момента рождения. Вначале этого не делала сама Зозо, потому что ребенок брыкался, отбивался и кричал как резаный, а затем подросший Мефодий стал утверждать, что ему больно, когда ножницы касаются волос. Было ли это правдой или нет, Зозо не знала, но однажды, лет пять назад, когда она попыталась выстричь прилипший к волосам сына кусок пластилина, то увидела на ножницах кровь, неизвестно откуда взявшуюся.
Зозо Буслаева панически боялась вида крови. Это осталось у нее с детства, когда, порезав кухонным ножом руку, она решила, что истекает кровью. Родителей дома не было. Растерявшаяся Зойка забилась в шкаф и, скуля от ужаса, переживая в своем воображении сотни агоний, просидела там полтора часа, пока не вернулась мать и не распахнула всхлипывающую дверцу. Порез оказался пустячным, однако ужас никуда не ушел и, один раз поселившись, устроился на постоянное жительство. Вот и тогда, пытаясь отстричь Мефодию прядь с пластилином, Зозо услышала тот ужасный гулкий и настойчивый звук, который бывает, когда что-то капает на линолеум. Зажмурившись, она стояла посреди кухни и ощущала, как кровь заливает ей шерстяные носки. Когда, переборов себя, Зозо все же открыла глаза – ножницы были совершенно сухими, если не считать маленького бурого пятнышка.
Кроме волос, было в Мефодии еще нечто, что никак не вписывалось в схему, именуемую
