выданный Сущностью вместо свитков с заклинаниями. Судя по следам от смытых букв, здесь некогда и содержался 'Evil overlord's list'. Там, помимо прочего, рекомендовалось ни в коем случае не выглядеть Темным Властелином. И вообще — занудой.
Немайн хмыкнула. Прищурилась. Пощекотала перышком нос. И выдала:
— Да, просто ходить по торгу и повторять чужие слова будет тоскливо. Но у меня появилась мысль, как сделать ярмарку более веселой!
Клирик закончил интересный разговор о торговле, вскоре закончились и поднадоевшие вычисления. Тогда исцарапанные бумаги с цифрами были отложены в сторону. Начтал черёд чистого листа, не полученного от Сущности, а здешнего производства. Кусок кожи, содранный с ягнёнка или козлёнка. Нельзя сказать, чтобы живые существа умерли из-за необходимости на чём-то писать — их бы всё равно съели. Зато благодаря высокому развитию кожевенных промыслов Клирик мог уверено начать работу над вторым проектом. Для этого и вставать было не нужно. Или тянуть руку за Книгой. Строки, уверенные латинские строки стояли перед внутренним зрением — а внешнее следило, как руки переносили на пергамент теми же буквами и теми же словами те же мысли. Потихоньку переводя Библию на валлийский язык. Если вместо тупой, многократно повторяющейся бубнежки основных молитв люди начнут читать Книгу — это будет славно. Да и епитимьи из благочестивого наказания можно будет превратить в уроки логики и священной истории, задавая во искупление греха не сотню прочтений 'Отче наш', а чтение и письменный анализ подходящей по смыслу притчи. Тогда и священнику придется быть не столько пастырем, сколько вожаком. Вот только начал Клирик не с «Бытия», а с Евангелия от Луки. И был совсем не уверен, что Ветхий Завет вообще стоит переводить. Может быть, и правда оставить его для людей подготовленных?
Другим вопросом было — как потом издать рукопись? Бумаги не было. Пергамент и восковые дощечки были хороши многоразовостью, в случае пергамента довольно условной, но по цене не годились. Как и из чего делают бумагу, Клирик помнил очень смутно, да ещё отчего-то хотелось пойти своим путем. Латинская Библия — это около пяти миллионов знаков. Положив по квадратному сантиметру на знак, в первых книгах шрифт должен быть крупным, получим площадь в пятьсот квадратных метров. Из чего можно эти метры получить?
Ткань? Дорого. И техника ещё сложнее, чем для бумаги…
Эйлет заглянула через плечо.
— Во дни Ирода, царя Иудейского… Что это?
— Евангелие, — сообщила Немайн, — на валлийском языке. Чем мы хуже латинян и греков? Они-то читают писание на своем языке!
И собралась продолжить работу. Не тут-то было! Не наградили родители Клирика в свое время старшим братом. Вот сестра как раз была, но не настолько старшая, чтобы ухватывать братика под мышку и нести в зал. Клирик вообще настолько привык ко всеобщему опасливому почтению, что опомнился уже на половине дороги.
— Что ты делаешь? — Немайн была ухвачена поперек туловища, и вырваться не могла, — Отпусти.
Пнула похитительницу пяткой. Та не обратила внимания. Попасть по лодыжке не получилось. Не к месту вспомнился анекдот про ёжика. Который сильный, крутой — но легкий. Немайн, конечно не ёжик — и для своего роста весила удивительно много. Так что через несколько шагов Эйлет начала задыхаться, а захват — слабеть. В результате выглянувшая на шум Глэдис обнаружила тузящихся дочерей. Приемная — на лице истаивает дурацкая улыбка — брыкается, родная её куда-то тащит с крайне целеустремленным видом. Несолидно для взрослых девушек. Но сколько его, того детства, осталось? Старшенькая уже замужем, Эйлет следующая. А сида, похоже, всерьёз ощущает себя её младшей сестрой. И хорошо. Меньше проблем. А то у Гвен что-то разболелось горло…
— Мне некогда разбираться с ребяческими глупостями, — мать строго погрозила пальцем дочерям, — но вы двигались в зал к отцу? Так посмотрите на себя, и соизвольте принять вид, подобающий леди! Особенно Немайн…
И захлопнула дверь.
— Ладно, — сказала Немайн, — возвращаемся, наряжаемся, успокаиваемся… Особенно я. Учти, сестрёнка: камнями нас теперь забьют вместе. Я-то собиралась подождать епископа Теодора. И суд пережить.
Эйлет вместо ответа полезла обниматься. На этот раз хоть в воздух не подняла. Первый удар сердца Клирик был возмущён нежностями. Которые сам же и развёл, как сидовский обычай. Слышал от своих девушек, что при объятиях у них возникает ощущение общности. Решил, что так быстрее впишется в семейку. Не учёл одного: его собственный организм теперь реагировал почти так же. Только, видимо, сильнее. Иначе в родном веке бытовые мудрецы не записывали женскую дружбу в небылицы. Уже на втором ударе сердца Немайн была готова вместе с Эйлет — хоть под булыжники.
Готовились долго и серьёзно.
В зале было ещё людно. Дэффид сразу заметил решимость на лице Эйлет и искусственное бесстрастие Немайн, зачем-то прихватившей свой посох с крестом.
— Вы знаете, кто моя сестра! — крикнула Эйлет, — И вот, сейчас я застала её записывающей для какого-то Феофила собственное Евангелие. На нашем языке! И я решила, что мы должны слышать всё, от первого и до последнего слова! Пусть она говорит, а записать могу и я, я пишу быстро…
Лорн ап Данхэм кивнул сам себе. Чего-то в этом роде он и ждал. То, что для людей века — для сидов не более, чем годы. Но это должен знать Гулидиен!
— Я схожу за королем. Пятое евангелие… Это слишком важно, — как всегда, рассудителен. Остальные сидят, разинув рты, и даже кружки с пивом позакрывать забыли.
— Лорн, погоди! Это будет НЕ Евангелие от Немайн, — сообщила сида, — Сестра не всё правильно поняла. Это будет Благая Весть от апостола Луки, изложенная нашим языком. Скажу больше — это будет то, что сейчас принято называть Благовествованием от Луки, но это — не безусловная истина, и я хочу, чтобы вы сразу поняли и признали это. То, что я сейчас начну рассказывать, а моя сестра записывать, доносит до нас голос святого мудреца, в преклонные годы вспоминающего былое. Апостола — но всего лишь человека, который мог не всё вспомнить совершенно точно. И который совершил труд записи Благой Вести именно оттого, что увидел неточности в рассказах других евангелистов. Более того, слова апостола Луки донесутся к вам не напрямую, но через мои уста, и через руки десятков переписчиков, снимавших копии с копий священного текста. Голос этот потому будет хриплым и не всегда внятным, но я, вслед за святым Лукой, полагаю, что добрым христианам должно знать историю, которая и составляет суть нашей веры. Теперь я умолкаю, и далее будет раздаваться голос евангелиста, — Немайн опустила голову, речь стала ровной, медленной, как равнинная река, и неожиданно низкой, словно и впрямь говорил другой человек, — Потому как многие начали уже составлять повествования о совершенно известных среди нас событиях…
К себе в комнату сводные сестры вернулись за полночь.
Немайн сразу уткнулась лицом в подушки.
Эйлет присела рядом, руки принялась искать у Немайн в голове, растерли шею, принялись массировать между плечами… Немайн довольно замурлыкала. Это было именно то, что надо: после нескольких часов монотонного говорения с прижатым к груди подбородком.
— Мне начинает казаться, что я вышла замуж! — прошипела ей в ухо Эйлет, — Причем заполучила разом мужа и ребенка.
— Хороший опыт, — отозвалась Немайн, — в жизни пригодится.
— Угу. Не понимаю, как я тебя терплю? И как я без тебя жила все эти годы?
— Не знаю. Но отомщу! О, хоть что-то на месте, — в руках у Немайн оказался массивный роговой гребень, — Трепещи, липа золота, твою листву я буду расчесывать. Или тебе тоже сперва размять шейку?
Это было её сестринской обязанностью — каждый вечер и каждое утро расчесывать метровую гриву Эйлет. Впрочем, необременительной и приятной.
— Обязательно. Думаешь, писать вдогонку за тобой легко? Нет-нет, говорила ты медленно и важно, молодец. Но ни разу не повторила сказанного! И ещё: ты мне должна два позвонка!
— Это как?
— У тебя же в шее на два больше!
