– Нет, пока переводят туда на службу. Но, думаю, скоро совсем уволят.
Ну и хорошо. Чего расстраиваться? Иван Константинович поедет к жене и дочке, он так давно этого ждал. Радоваться надо… Севка вздохнул. Не получалось радоваться.
Взрослые сели за стол. Поставили закуски. Усадили и Севку – все-таки именно он сегодня главный. Но у Севки уже не было именинного настроения. Видимо, он слишком долго и бурно веселился сегодня. Завод праздничной пружины кончился. А тут еще Иван Константинович со своей новостью про отъезд…
Севка тихо спросил:
– Иван Константинович, можно я посижу в вашей комнате?
Тот сразу понял Севку. Кивнул:
– Посиди. Конечно…
Севка забрал с собой сумку, Алькину тетрадь и карандаш. Он решил, что самое время записать все свои стихи. Это гораздо лучше, чем сидеть и слушать взрослые разговоры.
В комнате Ивана Константиновича всё было так знакомо… Койка под солдатским одеялом, покрытый газетами стол, машинка, на которой печатали договор о дуэли (ох, стыдно вспоминать). Шинель в углу. Полки из некрашеных досок, а на них военные непонятные учебники… Скоро ничего этого не будет, в комнату въедут незнакомые жильцы. А Иван Константинович окажется далеко-далеко, и, наверно, они с Севкой никогда не встретятся.
Где-то в Пензе есть счастливая девчонка, она будет говорить Ивану Константиновичу «папа».
А Севка никому говорить так не будет. Что поделаешь, война. У кого-то папы вернулись, у кого-то нет.
«Мой папа не вернулся с моря, – грустно и спокойно подумал Севка. – Наверно, он все-таки не спасся. Как спасешься, когда кругом волны? Стихия…»
«Прощай, свободная стихия… Мой папа не вернулся с моря…»
Севка достал из сумки тетрадь и карандаш.
В открытую дверь через коридор долетали веселые голоса. Потом заиграл патефон. «Рио-Рита»…
Севка притворил дверь.
Нет, немного не так надо сказать. Надо, что он на войне был. А то получается, что просто купался…
Севка перебрался со стула на койку Ивана Константиновича. Устроил тетрадку на подушке…
Мама несколько раз приоткрывала дверь, но, увидев, что Севка занят делом, не тревожила его. А когда гости разошлись и мама с Иваном Константиновичем пришли за Севкой, он спал. Скинул валенки и свернулся калачиком на одеяле, подложив под себя раскрытую тетрадку.
Иван Константинович осторожно взял Севку на руки. Тот не проснулся. Мама подняла тетрадь. На первой странице она увидела восемь строчек. По-следние четыре были такие:
Мама вздохнула и показала стихи Ивану Константиновичу.
Тихо и почему-то виновато Иван Константинович сказал:
– Всё ждет…
Но он ошибался. Севка не ждал. Уже не ждал. И стихи он написал без надежды. Просто как печальную сказку. Он этими стихами попрощался с папой. Навсегда. Не поплывет он с папой в море. В самом деле пора понять, что таких чудес не бывает. Не маленький, девять лет уже, а не восемь. Вернее, девять будет завтра, но какое значение имеет один день…
БРЕМЯ СЛАВЫ
В конце февраля подули теплые пасмурные ветры. С крыш закапало, хотя солнце укрывалось за косматыми облаками. Взрослые говорили:
– Еще не весна, это оттепель.
Но в первые дни марта облака убежали куда-то, солнце засверкало изо всех сил, и стало еще теплее. Это была уже, без сомнения, настоящая весна.
Севка шел из школы и сочинял стихи, чтобы подарить их маме к празднику «Женский день».
Птицы еще не прилетели – ни скворцы, ни грачи. Снег лежал еще всюду, хотя и стал ноздреватым и грязным. Только на дороге машины и лошади размесили его и смешали с грязью. Поэтому в стихах правильной была лишь одна строчка: «Лень сидеть за партой». Однако Севка подозревал, что именно она меньше всего понравится маме.
Но у поэзии свои законы, ей нужны рифмы. «Восьмое марта» и «за партой» так хорошо складывались. А лень у Севки не потому, что он такой уж лодырь, а потому, что скоро весенние каникулы.
При мысли о каникулах Севка зашагал еще веселее.
По слякотной дороге, не спеша, но сохраняя строй, двигалась колонна немцев. Они ходили теперь без конвоиров. Потому что война всё равно кончилась и убегать было глупо. Скоро немцев и так отпустят из плена домой. Видно, они сами это понимали, поэтому шагали бодро. Некоторые даже улыбались.
– Айн, цвай, драй, – сказал Севка без всякой злости, просто так.
Он не ждал никакого результата, но немец, который шел сбоку от колонны, – толстоватый, в очках и почти новом кителе, – оглянулся и хмуро бросил:
– Без тебя знаю.
Чисто, по-русски сказал.
