Конверты оказались распечатанными: видать, Гета полюбопытствовала. Но Севка сообразил это после. А в первый момент просто удивился:
– Это от кого?
– От твоих читателей. Когда будешь писать ответы, постарайся не царапать, как в тетрадях. А то скажут: стихи сочиняет, а писать не умеет.
Севка только усмехнулся.
Все письма были от девчонок: из Свердловска, Кирова, какой-то деревни Одинцово и Казани. И почти все одинаковые, будто их диктовала одна учительница:
Мама сказала, что надо ответить. Севка насупился. Во-первых, писать было лень. Во-вторых, девчонки эти наверняка были глупыми и вредными, вроде Людки Чернецовой. Севка написал только одной – Вере Беляевой из Кирова. Верино письмо было не по-хоже на другие. Она писала, что ее папа тоже погиб и что она любит собирать картинки с самолетами, а один раз сочинила сказку про медвежонка, только ее нигде не печатали. Еще она просила Севку послать ей какие-нибудь свои стихи. Севка послал: про революцию и про зиму.
Через день после уроков Гета отдала ему еще два девчоночьих письма.
Севка прочитал их в коридоре, в уголке, чтобы не мешали. И разочарованно сунул в сумку. Письма были похожи на первые три. Он пошел к лестнице и услышал звонкий и твердый голос:
– Сева Глущенко. Подожди.
К нему шла Инна Кузнецова…
Прямо к нему шла Инна Кузнецова! Вот это да! Зачем?..
– Здравствуй, Сева. Это твои стихи напечатаны в «Пионерской правде»?
У Севки шевельнулась слегка горделивая мысль: раньше и не глядела на него, а теперь, смотри-ка, сама подошла. Но сразу он ощутил волнение и робость – как и раньше, когда видел Инну.
– Ага… – сказал он и потупился.
– Ты молодец. – Инна смотрела прямо и строго. – Мы в совете дружины думаем, что тебе пора вступать в пионеры. Вообще-то мы принимаем только с третьего класса, но самых активных второклассников иногда принимаем тоже. Потому что дружина у нас маленькая. Тебе сколько лет?
– Девять, – прошептал Севка, не смея верить.
– Ну ничего… Ты согласен?
Севка глотнул пересохшим горлом. Согласен ли? Да он, как о самой громадной сказке, мечтал об этом. О том, чтобы маршировать в строю, где впереди знамя, блестящий горн и барабан. О том, чтобы лихо салютовать вожатой, когда встретишь ее в коридоре. О том, чтобы приходить на сбор в белой рубашке с красным галстуком. О том, что (это уж совсем невероятно, однако вдруг когда-нибудь случится?) ему дадут поучиться играть на горне и, может быть, сделают горнистом. Пускай хоть запасным.
– А как это… надо вступать? – сипло спросил Севка, глядя на рыжие свои сапоги.
– Сначала выучишь Торжественное обещание. Завтра я принесу, а ты перепишешь. До свидания.
Севка глупо заулыбался и закивал. Торжественное обещание он знал с первого класса.
– Мама! Меня скоро примут в пионеры!
– Ой, ты сумасшедший! Ты меня перепугал! Ворвался…
– Мне сама Кузнецова сказала! Председатель совета дружины!.. Ой, а у меня ведь нет белой рубашки!
– Разве обязательно? Можно в матроске…
– Ну что ты, мама! Ведь надо чтобы форма! Вдруг не примут?
– Из-за рубашки-то? Так не бывает… Ну, не волнуйся, что-нибудь придумаем. Попросим тетю Аню перешить из моей блузки.
– Правда? Ура!
– Пионеры, между прочим, не скачут по ком-нате в грязных сапогах. И не швыряют сумки в угол.
– Да знаю, знаю!
Он всё знал: и про поведение, и про режим дня, и про учебу. И что пионеры должны быть смелые, должны помогать старшим. Честные должны быть. Да… и еще…
Как же быть?
Севка притих в углу на стуле. Неожиданная мысль озадачила его. Помимо всего прочего Севка вспомнил, что пионеры не верят в Бога.
Он не на шутку растерялся.
Конечно, о Севкином Боге не знал ни один человек на свете. Но сам-то Севка знал. Выходит, он будет не настоящий пионер?
Все станут думать, что настоящий, а на самом деле нет…
Севка размышлял долго. Сначала мысли суетливо прыгали, потом стали спокойные и серьезные.
Севка принял решение.
«Бог, ты не обижайся, – сказал он чуточку виновато. – Я не буду больше в тебя верить. Ты ведь сам видишь, что нельзя… Ты только постарайся, чтобы я дожил до бессмертных таблеток, ладно? А больше я тебя ни о чем просить не буду и верить не буду, потому что вступаю в пионеры. Вот и всё, Бог. Прощай».
Старик на крыльце башни-маяка, видимо, не рассердился. Вздохнул только и пожал плечами: что, мол, поделаешь, нельзя так нельзя.
До самого вечера Севке было грустно. Он успел привыкнуть к старому Богу в тельняшке, а с теми, к кому привыкаешь, расставаться всегда печально. К тому же Севка подозревал, что и Бог будет скучать без него. Как дед без внука. Но договор был твердым, и Севка ни разу не поколебался…
А наутро, перед уроками, в Севкин класс пришла Инна.
– Глущенко! Вот тебе Торжественное обещание. Можешь не переписывать, это я сама специально для тебя переписала. Учи. Сбор будет девятого мая. Но к работе мы будем привлекать тебя раньше.
– Ага… – сказал Севка и неловко закивал.
Инна, прямая и строгая, пошла к двери. Севка взволнованно разглядывал листок с круглым ровным почерком.
Алька сбоку посмотрела на Севку и без улыбки спросила. Вернее, просто сказала:
– Она тебе нравится…
– М-м? – ненатурально удивился Севка, и щеки у него стали теплыми. И тогда он сердито сказал: – А вот ничуточки.
АЛЬКА
Кузнецова ему нравилась раньше. А теперь уже не очень. То есть он по-прежнему знал, что она красивая, но думал об этом спокойно. Севкина любовь перегорела и угасла. Да и вообще любовь – это чушь собачья, выдумки взрослых. Даже непонятно, как серьезный человек Пушкин клюнул на такой крючок и писал стихи о сердечных страданиях. Севка на эту тему никогда ничего писать не будет.
Другое дело – настоящая мужская дружба. Мужская не потому, что обязательно между мужчинами, а потому, что крепкая и верная, как на фронте. Холодная и строгая отличница для такой дружбы не годилась.
