– Ничего рыбешка, – одобрительно кивнул, попробовав, Валентин. – У нас Кирюха на Танковой коптит не хуже.
Серега счастливо захохотал:
– Ладно, братан. Убедил! В Лодыгино не хуже, чем в Париже!
Здоровый, веселый, Серега собирался жить долго. Сам ведь утверждал, что узнал какой-то секрет, подобрал к нему какой-то ключик. Цифирка за цифиркою подбирал, уже весь мир зажал в железный кулак – и голых таитянских баб, и африканских слонов, и баобабы, понятно.
А итог?
Вывалился из окна гостиницы.
Пьян был?…
Валентин вздрогнул.
Настенные часы протяжно отбили два удара.
Сразу с боем часов вошли в комнату молча, но уверенно, широкоплечие мортусы в мятых куртках. Четверо. Деловито прицелились к бронзовым ручкам. Богатый, однако, гроб у Сереги, друзья не пожалели, вдруг отметил про себя Валентин. Бронзовые ручки, резьба, защелки, фигурные выступы. Такую красоту и под землю?…
Впрочем, почему под землю?
До крематория, а там…
Он не стал додумывать, а что, собственно, там. Не все ли равно, что там, если отчаливаешь не куда-нибудь за бугор, как собирался отчалить Серега, а в вечность?
– Кто родственники? – обернулся на собравшихся бригадир. – Выносим?
Валентин кивнул.
– Берись, – приказал бригадир, и мортусы в куртках вцепились в бронзовые ручки.
– Погоди.
Валентин хмуро оттолкнул бригадира, присел между высоких табуретов и легко на плечах приподнял тяжелый гроб. Плевал он на выпученные глаза присутствующих. Какое ему до всех них дело? Медленно, как на разминке, выпрямился, поправил на плечах тяжелую ношу и сквозь сгустившееся изумленное молчание и разом порхнувшие в стороны недоуменные шепотки шагнул к широко распахнутой двери.
Кожаные куртки и длинные плащи изумленно прижались к ободранным стенам подъезда.
«Кто это?»
«А хер его знает. Может, братан. Похож».
«Ну, бык! Поднять такое!»
«Ты тише. Может, правда, братан».
Кто-то распахнул настежь двустворчатую дверь подъезда. Валентин по обшарпанной лестнице медленно, как в воду, вошел в плачущий рев траурного марша. Сразу было понятно, что играют не те лабухи, что каждодневно таскают жмуров. Профессионалы. У этих даже лица другие, прямо профессора из консерватории. А может, и правда профессора. Играли они от души, на разрыв сердца. Сереге бы понравилось. Серега уважал профессионалов. Сам был профессионал. Правда, жить хотел долго.
Гроб втолкнули в катафалк. Бригадир уважительно провел по лицу ладонью, поморгал удивленно:
– Ну, ты…
И покачал головой:
– В детстве, небось, на убой кормили.
Валентин не ответил.
Кормили как всех. Нашел о чем говорить. Картошка да хлеб, правда, молока вволю. А за то, что выросли крепкими, тетке спасибо. Это она вырастила и Серегу, и Валентина – безотцовщина. Собственно, участок Валентина в Лодыгино и принадлежал раньше тетке. Хороший участок. Не одного, а всех пятерых может прокормить.
Плач трубы…
Дальний, нездешний…
Хорошие лабухи. Им бы самим преподавать в консерватории. Может, и преподают. От такой музыки жмур расплачется.
И орган…
Как орган?
Откуда орган в крематории?
Валентин обернулся.
Понятно, не орган, а магнитофонная запись.
Как в кино.
Концерт в крематории.
Крематорий…
Слово-то какое-то не человеческое, глиняное.
Магнитофонная запись.
Конечно, запись.
Кто бы догадался поставить в крематории орган?
Впрочем, Серегины кореша, судя по его рассказам, и это могли.
«Пульс». Совместное предприятие «Пульс». Хрен знает, чем занимается этот «Пульс». О своих делах Серега всегда помалкивал, даже с братом не делился делами. А его нынешние кореша… Вон они какие. Все один к одному. Все видом из будущего. Таким еще жить и жить. А вот Серега – все. Не уберегся дурак Серега. Докопался до секрета долголетия и…
Ладно. Всем уходить. Одним под орган, другим под шорох дождя, какая, в сущности, разница?
Валентин остановился рядом с бетонным возвышением, что-то вроде простого подиума, на котором установили гроб, и не видел, как за спинами собравшихся, за молчаливыми кожаными куртками и длинными модными плащами, бесшумно распахнулась в стене узкая дверь. Невысокий плотный человек в строгом сером костюме, возможно, директор крематория, неторопливо осмотрел прощающихся. Глаза его были полны сочувствия. Рядом с ним бесшумно выпрямился, притворив за собой дверь, длинный сухой мужчина, возможно, администратор. Тоже оглядел собравшихся.
– А это? – вопросительно поднял брови директор крематория.
Администратор проследил направление его взгляда:
– Брат, наверное.
И повторил:
– Точно, брат. Очень уж похож на покойника.
Его слова прозвучали двусмысленно.
Директор крематория усмехнулся:
– Похож… Это ты хорошо сказал… Я как-то забыл о брате… Верно, был у Кудимова брат… И не просто брат, а чемпион!.. – директор со значением вздернул брови. – Только сюда-то он как попал?
Администратор пожал плечами.
– Узнал, наверное…
И похвалил:
– Здоров! Плечи, что надо. Виктор Сергеевич мне сказал, что он один поднял гроб. Без никаких. Поднял и все. И сам спустил к катафалку.
Директор крематория тоже пожал плечами:
– Гроб таскать… Говорят, у таких здоровяков всегда плохо с мозгами… Может, не те мышцы качают. А может, чего-то не хватает им в организме для постройки крепких мозгов.
И спросил как бы сам себя:
– А зачем ему мозги? Он не в шахматы играл, он катал борцов по ковру. Кто все-таки его сюда вызвал?
– Говорят, Анечка.
– Анечка? Вот дура! – удивился директор. – Это она зря. И он зря приехал. Зачем ему шататься по Питеру?
И распорядился:
– Сегодня же выдай ему урну.
Администратор развел руками:
– Да как сегодня? Вы же знаете, Николай Петрович, не получится сегодня. Гуськов запил. Вам докладывали.
– Скотина! – Николай Петрович облизал бледные губы. – Тогда завтра. Прямо с утра. Пусть Виктор Сергеевич этим займется.
И повторил негромко, издали внимательно разглядывая Валентина:
– Незачем ему шататься по Питеру.
– Кому? – не понял администратор.
– Кому, кому! Не покойнику же.
– Понял.
– То-то.
Еще раз издали оглядев Валентина, директор крематория неторопливо исчез в двери. Администратор прошел к подиуму:
– Будем прощаться?
Валентин кивнул.
