Климовна. — И… не знаю даже, что с вами делать… Для начала имейте ввиду, что вы получили по строгому выговору на педагогическом совете лагеря. А чтобы не было хуже, вы должны дать честное слово, что впредь… ничего такого… Ни разу! — Она опять выпрямилась по-королевски.
Нитка и Тём опять глянули друг на друга.
— Дадим, Тём? — спросила Нитка (а в глазах, кажется, смешинки). — Все равно погода испортилась.
— Ага, — с простодушным видом согласился он. А в душе, признаться, великое облегчение («Неужели все обошлось?»).
— Нахалы, — печально сказала начальница. — Марш по палатам и сидеть там, как мыши, до конца тихого часа.
Тём поднял с пола накидку. Нитка — свою, такую же. И они вышли на крыльцо. Там они молча глянули друг на друга и взялись за руки. А чего говорить-то? Грустно, что тайна и приключения закончились, но все равно они
Нитка и Тём пошли рядом по песчаной дорожке, под шуршащим дождем. Но всего несколько шагов. Сзади послышался голос Демьяна:
— Артем, постой! Разговор есть…
Тём попрощался с Ниткой глазами и дождался Демьяна. У того не было накидки, но Тём не сказал «давай накроемся вместе». Вот еще!
— Слушай, Темрюк, зачем уж ты так-то? — с нерешительной ноткой выговорил Демьян.
— Как «так»?
— Ну… ябедничать-то нехорошо.
— Вы это
— Тём, это же не я! Клянусь! Я даже не знаю, кто!.. Я за тебя перед Климовной заступался. А ты на меня такое… Как-то не по-мужски…
— А плавки лапать у пацанов — по-мужски?
— Да я не об этом. Зачем про сторожку-то?
— А-а! — Тёму стало смешно. — А с чего вы взяли, что это про вас? И вообще… Туда ходят все, кому не лень. Весь лагерь знает. И Климовна. Она что, глупее других, по-вашему?
— М-да… Ну, ладно… Слушай, Тём, а можно задать тебе прямой вопрос? На честность…
— Ну…
— Вы, что ли,
— Да конечно же! — Тём вскинул лицо, по нему сразу ударили капли. Тём опять нагнул голову. Бесполезно объяснять. Как тут скажешь? «Мы же обещали друг другу… Иначе поломалась бы сказка… Тогда бы мы перестали быть теми, кто есть — Ниткой и Тёмом, у которых тайна…»
Демьян несколько долгих секунд шагал молча. Потом вздохнул:
— Ну, значит, я прав. Я Климовне так и говорил: «Ничего у них не было, просто игра в пионерскую любовь»…
В давние времена летний лагерь «Приозерный» назывался пионерским и были здесь трубы и барабаны, маршировки с бодрыми песнями, утренние построения отрядов с выносом знамени и подъемом мачтового флага. Потом пришли другие времена, и теперь все, что связано с пионерами, полагалось обхихикивать. И, если кто-то дурачась говорил «честное пионерское», значит, ясное дело, врал. Пионеры прошлых лет считались недоумками. Они умели только отдавать салюты, коллективно бороться за отличную успеваемость, каждый день гладили свои красные галстуки и не знали, чем девочки отличаются от мальчиков…
Тём сказал тихо и ожесточенно:
— А что, настоящая любовь, это когда только там, в сторожке? Ну и…
— Он сдернул и скомкал накидку. — Вот, отдайте вашей Шурочке, это ее…
— И побежал к домику «М-2». Хотелось заплакать, но в подступивших слезах не было горечи. Наоборот, что-то хорошее. Благодарность Нитке…
Больше они не бегали в Запретку. Не удалось бы теперь удрать незаметно. Да и рассветы сделались не те — пасмурные, хотя и не холодные.
Зато днем Тём и Нитка постоянно были рядом — как бы назло всем (хотя, по правде говоря, мало кто обращал на это внимания). В одной команде играли в волейбол, вместе вызывались дежурить на кухне, рядом сидели у вечерних уютных костерков. И вместе каждый день искали Кея. Вытаскивали его из таких закоулков, куда нормальный человек и не догадается забраться.
— Все-таки ты настоящая Герда, — тяжело дышал Тём, выволакивая Ниткиного братца с кухонного чердака или из обширной конуры, валявшейся в репейниках (в прошлом году в конуре обитал сторожевой пес Тимка, осенью он сбежал; Кей был уверен, что у конуры скоро вырастут ноги). Потом они под навесом у цистерны отмывали пойманного беглеца. Нитка терла его, голого и тихо визжавшего, большущей деревенской мочалкой, а Тём поливал его шланга. И зорко следил, чтобы рядом не появились посторонние. Нитки и Тёма Кей не стеснялся (сестра она и есть сестра, а Тём тоже вроде бы свой, Ниткин друг), но отчаянно боялся, что банную процедуру увидит кто-нибудь еще.
Потом он, вытертый насухо и одетый в чистое, убегал, чтобы исчезнуть снова.
— Нитка, а почему он иногда прихрамывает? Связку растянул, что ли?
— Нет. Это у него врожденное. Сперва сильно косолапил, а потом выправили… Вообще-то у него все нормально, он ведь даже танцами в детском саду занимался. Но если забудется — глядишь, опять начал ступню подволакивать. Такой разгильдяйщик…
Так прошла последняя неделя лагерной смены. Затем все разъехались. Нитка и Кей жили в поселке Коробчиха, в сотне километров от города. Тём понимал, что часто видеться не придется.
Так и случилось. Они переписывались иногда, но в письмах не было почти ничего от той короткой и почти сказочной дружбы в «Приозерном». Лишь один раз проскочило: «Кей, мы вчера чинили голландскую печь, отрывали железные листы, и они пахнут так же, как тот железный лист на ледорезе, в Запретке…» Да еще Кей иногда пририсовывал на письмах сестры кривую избушку на курьих ногах…
Минуло два года. И письма стали совсем редкими, а встретились Тём и Нитка лишь однажды, в девятом классе, на весенних каникулах. Ниткин класс приехал в городской театр на спектакль «Снежная королева» (бывают же совпадения!), и Тём тоже оказался там. Маме на работе дали бесплатный «благотворительный» билет. Тём поворчал для порядка, что «детская сказка для младшего школьного возраста», но что-то шевельнулось в его «чутком сердце», ожидание какое-то. И — правда…
Они увиделись в антракте, обрадовались, но было в этой радости и смущенье. Вязкое такое, с трудом одолимое. Говорили ни о чем — в первом антракте, во втором. Наконец Тём ухватился за спасительную тему:
— А как поживает бродяга Кей?
— Ну, как… Во втором классе уже.
— Учится-то нормально?
— А, троечник…
— Троечники тоже люди…
После спектакля тем проводил Нитку до поезда. Обещали друг другу писать чаще. И правда, в течение недели написали по два письма. Но потом опять все «спустилось на тормозах»…
Так бы оно и ушло в прошлое. Сделалось «памятью о детстве», если бы не новое обстоятельство. Нитка с отцом и Кеем (и с очередной мачехой) перебралась в город. Как-то удалось им поменять коробчихинский дом на городскую квартиру. Это случилось, когда Тём заканчивал школу.
Опять они увиделись и обрадовались друг другу. Но той весной и летом встречались не часто. И все как-то на бегу. Оба сдавали выпускные экзамены, потом Артем подал заявление в Гуманитарный институт, на истфак. Хотелось в археологи. Все лето он сидел над учебниками, пришлось даже уйти из секции дзю- до.
Вступительные экзамены закончились в середине августа, и почти сразу будущих первокурсников послали копать картошку на сельских полях. Вуз был не государственный, однако его начальство с
