Прасковья сжала его сознание, точно в тисках.
– Разумеется. Фактами проще манипулировать. Чем больше знаешь, тем меньше понимаешь, – сказала Дафна, не оборачиваясь. – Где тот светлый, которого вы якобы схватили? – напомнила она.
Прасковья дернула худым плечом. Момент нанести удар настал.
–
– Откуда?
В руках у Дафны что-то негодующе мявкнуло. Не заметив, она стиснула загривок кота.
– Где?
–
Меф метнулся к двери. Как найти кухню, он примерно представлял. Буслаев дернул дверцу морозильника, и тотчас на него глыбой льда вывалился окоченевший Антигон, похожий на рыбину в глубокой заморозке.
Выпуклые глаза его были покрыты изморозью, но губы медленно шевелились. Меф прислушался и, к своему удивлению, обнаружил, что Антигон очень медленно и заторможенно, со скоростью примерно десять звуков в минуту поет песню: «Солдатушки, бравы ребятушки!»
Рядом вынырнула физиономия Ромасюсика. Возясь с Антигоном, Меф не заметил, что на кухне он уже не один.
– Что вы с ним сделали?
– Это кикимор, – сдержанно ответила Даф.
Оправдываться и растолковывать Прасковье, что кикиморы не имеют отношения к Эдему, она считала бесполезным. Есть вещи, которые не понимаешь, а есть вещи, которые не желаешь понять. Объяснить первые еще можно – было бы желание, объяснять же вторые – напрасная трата времени и сил.
Ромасюсик, немного пришедший в себя, стоял и тихо потел шоколадом, ногтем соскабливая выступающую глазурь. Мефодий взял пьяненького Антигона и взвалил его на плечо. Разогнуть его без предварительной разморозки оказалось невозможным.
Прасковья равнодушно наблюдала, как влажные капли с носа постепенно оттаивающего Антигона, срываясь, падают на кафель.
–
Немые стражи сомкнулись за ними. Один из них попытался подтолкнуть Дафну в спину, но сидевший на плече Депресняк сделал быстрое движение лапой, и запястье стража прочертили четыре борозды. Тартарианец даже не вздрогнул. Он медленно поднял руку и, с тайной угрозой глядя на Дафну, слизнул кровь. Дафна поспешно нагнала Мефодия. С ним рядом она чувствовала себя спокойнее.
Уже в лифте, когда двери его закрылись, Мефодий повернулся к Дафне:
– Думаешь, Прасковья сказала правду про 29 ноября?
– Если люди прочитывают фазы Луны, почему девушка, воспитанная Лигулом в Тартаре, не может просчитать фазы усиления и ослабления твоего меча? Думаю, для того, кто имеет дар, это не задача, – резонно сказала Дафна.
У Мефа на языке завертелся вопрос: почему Арей согласился на 29-е? Неужели не учел? Или не знал? Однако озвучивать свои подозрения не стал, а, напротив, надежно укрыл опасения под пестрыми обрывками суетных дневных мыслей, точно Арей и его, Мефа, отношение к нему до сих пор были тем огороженным участком души, куда он упорно не пускал своего стража-хранителя.
Вместо этого Меф сказал:
– Слушай, я тут все думаю об этих стражах с вырезанными языками. Это ведь те, кто вякнул что-то на Лигула или на Кводнона. Ведь так?
Даф подтвердила, что да, не исключено.
– Но почему тогда свет их не защитил? Они же, получается, наши союзники? – озадачился Меф.
Дафна невесело улыбнулась. Порой Буслаев задавал вопросы, поразительные по своей наивности.
– Ты их видел? Ну, скажем, того, которого поцарапал мой кот? – спросила она.
– Да. По-моему, у него не все дома.
– И что, много у него общего со светом?
Меф молчал, ожидая, пока откроются двери лифта.
– Вот ты сам себе и ответил, – закончила Даф. – Не всякий, вякнувший что-то на мрак, становится светом. Иначе всякий бандит, ткнувший ножом другого бандита, назывался бы борцом с преступностью.
Сказала она это невесело, вспоминая о темных перьях в собственных своих крыльях.
Неосторожно поворачиваясь в тесной кабине, Меф сильно приложил Антигона носом об стенку.
– Ну наконец! А то служишь-служишь, и никакой… ик!.. ласки! – внятно произнес Антигон.
Язык его отмерзал значительно быстрее, чем туловище.
– Знаешь, – задумчиво сказала Дафна. – Сегодня я стала гораздо лучше относиться к Прасковье. Даже несмотря на эту отвратительную сцену…
– Потому что она предупредила о Гопзии?
Меф вышел из подъезда и задрал голову, желая убедиться, что Прасковья, стремясь попрощаться с ними, не вышвырнет из окна, например, диван. Ну или Ромасюсика.
– Нет. Когда заметила, как Прасковья двигается. Порывисто, неспокойно. Волосы часто поправляет. Губы у нее покусанные. Она как нервный ребенок хватается за одну игрушку, за другую, за третью, но ничем не может себя занять и ужасно страдает.
– И какая игрушка ей теперь нужна? Спровадить Ромасюсика, а меня определить вместо него? – недоверчиво спросил Буслаев.
– Да. Сейчас ей кажется, что, может, именно ты – та игрушка, получив которую она успокоится. Тем более что это пока единственное, что от нее ускользает и чего не может дать ей всесильный дядюшка Лигул. Это глупость, конечно, но страдания настоящие, неподдельные…
– Что-то я не заметил особенных страданий. Кикимора умыкнула и в холодильник сунула. Ломает своему болтуну пальцы из-за всякой ерунды. Старуху-гадалку из-за нее спровадили на тот свет, – проворчал Меф.
Даф не спорила.
– Да, все верно. Но когда-то на лекциях нам говорили, что, если свету и мраку показать одну и ту же изгаженную, залитую кислотой картину, мрак увидит следы кислоты, свет же то, что от картины еще сохранилось и что можно восстановить.
Послышался визг тормозов. Выскочившее из ниоткуда желтое такси врезалось в землю в нескольких метрах от ног Мефа. Вскопало газон, покачнулось и с грохотом, с угрозой просадить рессоры, завалилось на колеса. За тот час, что Меф был у Прасковьи, Мамай ухитрился утратить заднюю левую дверь и вышибить лобовое стекло.
– Поехали! Мне и так шут знает сколько раз отжиматься придется, – деловито сказал Меф.
Глава 10
Трынг Однорукий
Ничего не убивает быстрее сытости.
Корнелий, не отпущенный Эссиорхом на очередное, «самое важное» свидание, дулся вот уже десять минут. А когда Корнелий дулся, он становился ужасно правильным и то и дело говорил «благодарю вас». Вдобавок он непонятно где подхватил грипп (почти небывалое событие для стража!) и теперь через равные промежутки времени чихал в рукав.
Нахохленный, как больной воробей, Корнелий сидел на кухне коммуналки валькирий и смотрел на
