сожалением обнаружив, что врагов в комнате нет и крошить некого.
Дафна молча показала ему ладонь. Корнелий моментально перестал болтать и принялся откручивать мешавший ему штык.
– Без паники! Ничего ужасного не произошло! И без пальцев люди живут! – бормотал он.
«Хорошенькое утешение!» – подумала Даф, наблюдая, как он подносит флейту к губам.
С маголодиями Корнелий напортачил и, останавливая кровь, сделал так, что шрам на ладони у Даф покрылся темным, очень густым мехом.
– Фа диез! Понимаешь: ди-ез!!! – подсказала Даф, попутно ощущая, что у нее начинают расти и увеличиваться передние зубы. На ножки табурета она смотрела теперь почти хищно.
– А, ну да! Фа – это для раненых бобров! Как же я мог перепутать? – спохватился Корнелий.
– Не фолфай! Сфевай фто-нифуть! Или я тефя уфююю! – с усилием произнесла Даф.
Передние зубы уже доросли у нее до середины подбородка, и это, видимо, был еще не предел.
– Уфююю – это как? – заинтересовался Корнелий. – Кстати, тебе никто не говорил, что ты похожа на саблезубого бобра?
Дафна молча пнула его. Связной света предусмотрительно отскочил и, хихикнув, исправил ошибку.
Убедившись языком, что ее зубы вернулись к прежнему размеру, Даф сердито оттолкнула Корнелия и подошла к окну. При лунном свете заметно было, что рана закрылась. Кровь больше не бежала, однако Дафна ощущала в глубине ладони холодную пульсацию. Боль, проникшая под кожу, жила внутри и никак не могла утихнуть.
«Странно. По идее, исцеление должно быть полным», – растерянно подумала Даф.
Проверяя, она несколько раз сжала и разжала ладонь. Пальцы повиновались, хотя и с замедлением, как у человека, вернувшегося с мороза. Все же их подвижности хватило, чтобы маголодией очистить ковер от крови.
– У-эээ! Бли-ии-ин! Бы-ы-лиии-и-и-ин! – заохал кто-то рядом.
Оставленный без присмотра, Корнелий додумался выкатить из-под кровати штангу Эди, попытался приподнять и, благополучно опустив себе на ноготь большого пальца, занялся печением блинов и сочинением былин.
Зозо зашевелилась под одеялом. Меф открыл глаза и сел на диване. Даф даже позавидовала, как Корнелию легко удалось его разбудить. Уж она-то хорошо знала, каких усилий ей всегда стоило поднять Мефа. У них даже особый термин существовал – «стоять над диваном», где-то равный по смыслу «стоянию над душой». «Стояние над диваном» заключалось в том, что она, Даф, прыгала по комнате общежития озеленителей, терла Буслаеву уши, забирала одеяло и монотонно повторяла намеренно противным голосом: «Вста-а-авай! Вста-а-авай! Вста-а-вай!»
Опытным путем Даф высчитала, что будить Мефа нужно никак не меньше пяти минут. Если же поверить, что результат достигнут, и уйти, допустим, через три минуты, то Меф, кажущийся проснувшимся, свесивший ноги и смотрящий ясными глазами человека, готового приступить к будничной жизни, окажется лежащим и дрыхнущим поперек дивана, а то и вообще на коврике. Короче говоря, там, где настигнет его злодейская пуля дяди Морфея.
Это, конечно, за исключением дней, когда Буслаев брался тренировать волю. Тут вообще получался парадокс, потому что, подорвавшись часа в три ночи, Меф бегал по комнате, принимал душ, отжимался и молотил кулаками грустную «тетю Грушу». Из бедной, многократно залатанной «тети» бежал песок и летели опилки.
Закончив с «тетей Грушей», а заодно и с воспитанием воли, Меф обычно долго стоял посреди комнаты, размышляя о чем-то монументальном, после чего громко и назидательно говорил спящей Дафне:
– Напомни мне утром, что надо купить мешки для мусора!
Но так было прежде. Теперь же Меф подскочил всего-навсего от сдавленного вскрика Корнелия. Поняв, что еще немного – и их увидят, Дафна поспешила исчезнуть. Охающий Корнелий телепортировал с запозданием на полторы секунды.
Меф так и не понял, видел он что-либо или нет. Когда он зажег свет, в комнате никого не было. Крик же приписали Эде, которого хитрый Корнелий, перед тем как исчезнуть, маголодией сбросил с кровати.
Заснуть Меф не пытался. Что-то тяжелое, связанное не то со сном, не то с чем-то иным, мучило его и тревожило. В памяти оживали и сразу погасали воспоминания, похожие на брызги краски на белом холсте. В комнате висел слабый, дразнящий, почти неуловимый цветочный запах, почему-то напомнивший ему о Дафне. Ощущение ее недавнего присутствия здесь было таким реальным, что он даже опустился на четвереньки, втягивая ноздрями воздух.
– Ты чего? – спросил Эдя.
– Просто так!
– «Просто так» ковер не нюхают! – резонно заметил Хаврон.
Меф решился.
– Что ты обычно делаешь, когда ночью тебе мерещится любимая девушка?
Эдя, чесавший короткопалой пятерней мощную грудь, прервал свое занятие, чтобы покрутить пальцем у виска.
– Я понял, – сказал Меф. – Ремонтируешь мыслящий аппарат. Дальновидно.
Чтобы не слышать праведно-негодующего мычания желающего спать дяди, Меф отправился на кухню. Потоптался у открытого окна, выглядывая в подсвеченную далекими прожекторами ночь. Выпил воды из- под крана. Зозо сто раз пыталась отучить его от этой привычки, но это не особо помогало, потому что и она сама то и дело, отдыхая от материнской роли, так поступала. К тому же Мефодий почему-то всегда был уверен, что не он дохнет от микробов, а они от него.
Вода камнем легла в желудок, не прогнав беспокойства. Меф, ненавидевший всякую расслабленность, отправился в душ и долго стоял под струей, пока тело не стало сердито-красным и равнодушным к холоду. Тогда он растерся полотенцем и все на той же кухне, с заездом длинных ног в коридор, отжался в первом подходе девяносто два, во втором – семьдесят и в третьем – пятьдесят восемь раз.
Трицепсы и грудные мышцы забились приятной тяжестью. Мутная тревога отступила. Если бы хоть вспомнить, что снилось ему ночью и почему он проснулся таким разбитым?
«В четыре часа утра отжимаются только психи. Или Буслаевы!» – выплыл в памяти чей-то голос. Меф отмахнулся от него как от навязчивой мухи.
– Надо что-то делать! Что-то менять! – громко сказал он в открытое окно.
– Привет! Чего с тобой такое? – с беспокойством спросил Меф.
В каждой руке у него было по грязному подносу с посудой, и еще один хитрым образом угнездился между ними. Недопитый бумажный стакан с кофе съезжал то вправо, то влево, пока не определившись, в какую сторону ему завалиться.
Выглядела конструкция хлипко, и, если не обрушилась пока на голову никому из посетителей «Пельменя», то лишь потому, что достойная голова до сих пор не была обнаружена.
– А что со мной? – спросила Даф.
– Ну… э-э… выглядишь ты неважно… Словно вампир выпил из тебя весь томатный сок! – Голос Мефодия вильнул, как собачий хвост. Он не был уверен, что девушкам об этом говорят.
– Спасибо, – поблагодарила Даф.
– Да, в общем, не за что, – виновато ответил Меф.
Обеспокоенная Дафна отыскала на стене зеркало. Точнее, это были здоровенные зеркальные часы, призывавшие не растрачивать время жизни попусту, а с утра до вечера проводить его в «Звездном пельмене».
Часы Дафну не утешили. Собственное лицо показалось ей посторонним. Бледное, перевернутое. Под глазами – круги. Чувствовала же она себя, как ни странно, неплохо.
– Питаться надо нормально! И спать по ночам! Надо мне будет бросить работу и плотно заняться твоим воспитанием! – заявил Меф. Он все еще торчал рядом со своими подносами, представляя опасность сразу для двух столиков.
Дафне стало тоскливо до лютости. «Вот она, настоящая мужская забота!» – подумала она.
Дверь служебки закачалась. В зал выкатилась кругленькая Тощикова. Пчелой подлетев к Мефу, она
