лоскутное одеяло. Изредка встретится лента реки или пятно водоема, похожее на наклейку на резиновом матрасе.
Поселки и города попадаются нечасто и кажутся сверху чем-то искусственным и чужеродным. Они всегда лепятся к извилистым асфальтовым дорогам, будто дороги их пуповина, без которой они существовать не могут.
Но вот впереди появляется белая масса облаков. Ее можно обогнуть, но можно и пройти насквозь. Таня давно разобралась, что облака не сплошные, как кажется снизу. Не слежавшиеся, но мягкие, как снег. Существуют облачные долины, горы, между которыми при желании можно отыскать тропу. Есть и провалы, и колодцы, и лабиринты, и облачные пещеры с неожиданными входами и розовыми, залитыми солнечными лучами внутренними пустотами. Порой встречаются длинные и острые облака, спицей ввинчивающиеся в небеса.
Там, наверху, облака обитают стадами. Стадами же бродят они по небу – чинно, неторопливо и неутомимо перебираясь с одного пастбища на другое. Каждое стадо живет на своей высоте. У каждого свой оттенок, своя форма и плотность.
У каждого стада есть облако-вожак. Спокойное, пухлое, важное, как чиновник в дорогих перстнях или жирный баран. Оно обычно летит впереди, точно прокладывает путь. Порой передумает, остановится, сольется с остальными облаками и дальше летит уже в другом направлении, а за ним бредет вся остальная масса. Облака жмутся друг к другу, как овцы. Изредка маленькое облако отбежит куда-нибудь от стада, но испугается, повернет и снова метнется в общую сугробистую кучу.
Иногда Тане хотелось одолжить у Пипы фотоаппарат и поснимать небо таким, каким видела его лишь она. Но всякий раз что-то ее останавливало. У Тани возникало стойкое ощущение, что это будет не то. Фотография опошлит небо, вырвет его из контекста бытия. И не только фотография. Все оторванное от целого мгновенно становится ничем.
Еще в Тибидохсе она замечала, что морские ракушки и камни, на морском берегу кажущиеся такими прекрасными, в кармане сразу становятся досаждающим сувенирным мусором. То же и фотографии. Снимаешь некий вид – трясешься от окружающей красоты, а в матовом прямоугольнике десять на пятнадцать уже не то. Всякий предмет хорош на своем месте.
Пять шестых земного шара сменились наконец одной шестой. Теперь контрабас мчался над континентом. Внизу быстро пронеслось несколько компактных и зализанных европейских стран, похожих на популярные германские сувениры – аккуратные домики, утопавшие в пенопластовой перхоти заполненных водой стеклянных полукружий.
Золотая нить Ариадны уверенно показывала направление на Лысую Гору. Наметанным глазом Таня определила, что лететь осталось не больше часа. Никакого воодушевления Таня не испытала. Время, когда они с Ванькой и Ягуном носились сюда на выходные, а часто и на одну ночь, давно прошло.
А какой притягательной, какой желанной представлялась ей Лысая Гора в те годы, когда им, ученикам Тибидохса, строго-настрого запрещалось бывать здесь, а Поклеп дежурил ночами на стенах, бдительно наблюдая за
В те годы Лысая Гора казалась Тане эдакой жутковатой, но влекущей мистической сказкой. Как живописна она бывала летом! Буйство красок, плеск русалок в озерцах, длинные тени оборотней лунными ночами. К осени Лысая Гора несколько притихала, изредка взрываясь внеочередными шабашами. Виноград, опутывавший деревянные скелеты беседок, снимали только снизу. Сверху же зрелые ягоды начинали бродить, и еще издали ощущался пьяный запах мимолетного счастья.
К зиме Лысая гора обесцвечивалась. Только и оставалось, что белизна снега, ржавая влага облезлых крыш и желтые маяки голодных волчьих глаз. Учитывая обычный лысогорский бардак и привычку использовать на всех тяжелых работах мертвых гастарбайтеров, которые сейчас не могли пробиться из-под промерзшей земли, Лысая Гора имела удручающий вид.
Узкие улочки были занесены снегом, по которому подагрическими каракатицами пробирались ведуны, экстрасенсы, странствующие сектанты, ведьмы и прочая маглочь, преимущественно закутанная в шерстяные платки и шали поверх облезших купеческих шуб и чиновничьих шинелей. Таня заметила, что среди шинелей, по большей части древних, особой популярностью пользовались генеральские, с красной подкладкой.
Для самой Тани позолота романтики с Лысой Горы давно облупилась. Теперь Лысая Гора все чаще представлялась ей тем, чем была на самом деле – суетливым демоническим муравейником.
Студию зудильникового вещания Таня узнала по ржавой крыше в форме буквы «Г». Расположена студия была неудачно, в низине между складками гор, и ее замело до второго этажа. По этой причине главный вход был скрыт под толстым слоем наледи, а альтернативным входом служило одно из окон второго этажа. Два циклопа в бараньих шкурах сидели, свесив ноги, на подоконнике и по ледяной дорожке головой вниз скатывали всех, кто им активно не нравился. Практический же опыт показывал, что активно не нравились циклопам все, кто не давал им взятки.
Заметив Таню, ближайший циклоп потянулся было к ней рукой, заросшей до ногтей рыжим волосом, но перстень Феофила Гроттера сверкнул на пальце предупреждающей искрой. Несмотря на свои зашкаливающие габариты, циклоп не был полным идиотом. Спохватившись, он ногтем принялся соскребать с плеча Тани какую-то малозаметную соринку, бормоча:
– Ох, как изгваздалась! Аккуратнее надо быть, барышня!
Гробыни в студии Таня не нашла. Там вообще никого не было: ни Гробыни, ни Грызианы, ни операторов. Студия выглядела заброшенной. Лишь где-то с краю, у тяжелых штор, валялась забытая крышка гроба и стояли две прислоненные к стене лопаты.
На единственной железной колонне болталась пожелтевшая бумажка, призывавшая:
«Гость! После эфира закопайся сам. Грызиана».
Судя по нескольким глубоким царапинам рядом на стене, не всем знатным гостям нравилось подобное самообслуживание.
Таня вышла из студии и, ругая полетные блокировки, потащила тяжеленный контрабас к дому Гробыни. Дом она хорошо запомнила с прошлого раза. Массивный, двухэтажный, с решетками на окнах, он некогда, помнится, поразил ее полным отсутствием дверей. Таня попыталась использовать заклинание
Дважды обойдя дом по глубокому снегу, Таня отыскала подобие звонка с торчащим проводом и принялась нажимать на кнопку пальцем. Минут через десять она пришла к выводу, что либо дома никого нет, либо ее не желают слышать. Она хотела уже уйти, как вдруг стена зарябила, на мгновение стала прозрачной, и из нее вышагнул Гуня Гломов.
Узнать его было непросто. Обычно Гломов предпочитал спортивный стиль – всевозможные треники, кроссовки, растянутые джемпера и кожаные куртки. Сейчас же едва ли не первый раз в жизни Гуня был тщательно выбрит. Волосы на голове выглядели так, будто пытались познакомиться с расческой, однако знакомство не доставило им обоюдного удовольствия. Могучая мускулатура распирала изнутри тесный, плохо сидящий черный костюм. Казалось, если Гуня сведет спереди руки и напряжет мышцы спины, костюм взорвется по швам, не удержав в себе природную мощь хозяина. Более всего Гломов походил на тракториста, приехавшего в крупный город для участия в телешоу.
Таня едва успела отступить, иначе Гуня налетел бы на нее. Заметив Таню, Гломов застыл. Он явно куда-то собирался. Появление Тани стало для него неожиданностью.
– О, привет, Танюха! Ты куда это? Заходить не будешь разве? – сказал он, демонстрируя в улыбке зубы, способные отгрызть по локоть руку любого стоматолога.
– Я думала вас нет. Мне не открывали, – сказала Таня.
Гломов насмешливо уставился на раскачивающуюся на проводе кнопку.
– Ты что, жала на эту штукенцию? – поинтересовался он. – И долго?
– Долго.
– А я и сам не знаю зачем она тут висит. На Лысой Горе не звонят. На Лысой Горе барабанят – палками, пятками, головами, кто чем может, – произнес Гломов назидательно.
Фраза выглядела заученной. Видно, Гуня в разное время озвучивал ее всем своим гостям.
