с той стороны, куда нам плыть. Они, без сомнения, минуют остров сегодня ночью, и на рассвете мы сможем продолжить наш путь.
— Значит, нам придется провести ночь здесь? — Девушка задрожала.
— Это безопаснее всего.
— Тогда давай спать здесь, на скалах, — взмолилась она.
Конан покачал головой, глядя на скрюченные деревья на склонах плато, на раскинувшийся внизу лес — зеленая масса, что, казалось, вытягивала щупальца, пытаясь уцепиться за скалы.
— Слишком много деревьев. Мы будем спать в развалинах.
Оливия издала возглас протеста.
— Ничто тебе там не грозит, — успокаивающе произнес он. — Что бы ни бросило в нас камнем, оно не последовало за нами из леса. В руинах нет никаких следов того, что там гнездится какая-нибудь дикая тварь. У тебя нежная кожа, ты привыкла спать в уюте. Я могу спать голым на снегу, и мне это не причинит неудобств, но у тебя будут судороги от росы, если мы будем ночевать снаружи.
Оливия молча согласилась, не находя больше возражений. Они спустились со скал, пересекли плато и снова приблизились к мрачным, окутанным тайной древности руинам. К этому времени солнце опустилось за край плато. Они нашли фрукты на деревьях около утесов. Фрукты послужили им ужином — едой и питьем одновременно.
Южная ночь опустилась быстро, рассыпав по темно-синему небу большие белые звезды. Конан вошел в темные развалины, увлекая за собой Оливию, которая шла нехотя. Она задрожала при виде темных фигур в нишах между колонн. В темноте, которую едва рассеивал слабый свет звезд, она не могла различить их очертания, только чувствовала ожидание, скрытое в них. Они ждали, как ждали в течение неведомого числа столетий.
Кона принес полную охапку тонких веток с листьями. Он сложил их в кучу, устраивая ложе для Оливии, и она легла на ветки со странным ощущением человека, который устраивается спать в змеином гнезде.
Каковы бы ни были ее предчувствия, Конан их не разделял. Киммериец сел рядом с ней, прислонившись спиной к колонне, положив на колени меч. Его глаза сверкали в темноте, как у пантеры.
— Спи, девочка, — сказал он. — Мой сон чуток, как сон волка. Ничто не проникнет в этот зал, не разбудив меня.
Оливия не ответила. Лежа на своей постели из веток они смотрела на неподвижную фигуру, слабо различимую в мягкой тьме. Как странно — завязать дружбу с варваром! О ней заботится и защищает ее человек той расы, сказками о которой ее пугали в детстве. Он вырос среди людей угрюмых, свирепых и кровожадных. Его дикость проглядывала в каждом его движении, горела в его глазах. И все же он не причинил ей вреда. А хуже всего обращался с ней человек, которого мир называл цивилизованным. Когда ее усталое тело расслабилось в дремотной неге, и она погрузилась в туманные образы сновидений, ее последней мыслью было волнующее воспоминание прикосновения сильных пальцев Конана к ее нежной коже.
2
Оливия спала, и во сне ее преследовало ощущение скрытого зла, словно образ черной змеи, тайно ползущей среди цветов. Ее сны были обрывочными и яркими — экзотические картинки, разбросанные части незнакомого узора, которые в конце концов сложились в картину, исполненную ужаса и безумия, фоном которой служили циклопические камни и колонны.
Она увидела огромный зал. Его высокий потолок поддерживался каменными колоннами, которые выстроились ровными рядами вдоль массивных стен. Между колонн летали огромные зеленые с алым попугаи. Зал был полон темнокожих воинов с ястребиными лицами. Они не были неграми. Ни их внешность, ни одежды, ни оружие не походили ни на что, известное в мире, в котором жила спящая.
Воины напирали на человека, привязанного к колонне. То был гибкий белокожий юноша, золотые кудри которого спадали на лоб, белизной подобный алебастру. Его красота была не вполне человеческой. Он был словно воспоминание о боге, высеченное из белого мрамора.
Чернокожие воины смеялись над ним, выкрикивали что-то на незнакомом языке. Гибкое обнаженное тело корчилось под их безжалостными руками. Кровь стекала по бедрам цвета слоновой кости и капала на полированный пол. Эхо разносило по залу крики жертвы. Затем, подняв лицо к потолку и небесам над ним, юноша ужасным голосом выкрикнул имя. Кинжал в руке цвета черного дерева оборвал его крик, и золотая голова упала на грудь слоновой кости.
Словно в ответ на этот отчаянный крик раздались громовые раскаты, как от колес небесной колесницы, и среди мучителей возникла фигура, будто материализовавшись из ничего, из воздуха. Фигура была человеческой, но ни один смертный человек никогда не обладал столь нечеловеческой красотой. Между ним и юношей, который безжизненно повис на своих цепях, было несомненное сходство. Но человечности, что скрадывала богоподобность юноши, не было в чертах незнакомца, застывших неподвижно и ужасных с своей красоте.
Чернокожие отпрянули от него. Глаза их сверкали бешеным огнем. Он поднял руку и заговорил, и голос его разошелся глубоким, многократным эхом в молчании зала. Словно в трансе, темнокожие воины продолжали отступать, пока не заняли места вдоль стен в равных промежутках друг от друга. Затем со сжатых губ незнакомца сорвалось чудовищное заклинание и приказ:
— Йахкулан йок тха, ксуххалла!
При звуках страшного крика черные фигуры застыли. Их члены сковала странная неподвижность, они неестественно окаменели. Незнакомец коснулся безвольного тела юноши, и цепи упали. Он поднял мертвое тело на руки. Затем обернулся, его спокойный взор скользнул по безмолвным рядам фигур черного дерева, и он указал на луну, которая заглядывала в зал сквозь оконные переплеты. И они поняли, эти напряженные, застывшие в ожидании статуи, которые были людьми…
Оливия проснулась, как от толчка, на своем ложе из веток. Она вся была в холодном поту. Сердце ее громко стучало в тишине. Она осмотрелась вокруг безумным взглядом. Конан спал, прислонившись к колонне, его голова свесилась на могучую грудь. Серебряное свечение поздней луны пробиралось сквозь дыры в потолке, бросая длинные белые полосы света на пыльный пол. Девушка смутно различала статуи — черные, полные скрытого напряжения, ожидающие. Борясь с истерикой, она увидела,
