– Конечно, по команде. Команда делится на две части – предварительную и исполнительную. Предварительная – «Подразуме…», исполнительная – «…вать!» Понял?
– Понял.
– Ничего ты не понял! Если бы понял, ответил бы: «Так точно!» Теперь-то понял?
– Теперь-то так точно. Только у меня не получится.
– Будем тренироваться. Становись! Равняйсь! Смир-р-рна! Под зелеными столбами деревья подразуме- е-вать!
Я попробовал. Честно попробовал. Ничего у меня не вышло.
– Не могу, – признался я.
– Не можешь – научим, не хочешь – заставим. Хватит разговоры говорить, продолжим занятия. Равняйсь. Смир-р-рна! Подразуме-е-вать!!!
Я напыжился изо всех сил. Но безрезультатно.
– Столбы, – констатировал я.
– Уклоняться?! – двинулся на меня горожанин. – Да за такое, знаешь, что бывает?
– Я же не виноват, что это – столбы, – сделал я шаг назад.
– Это деревья, понимаешь, деревья, кретин ты этакий?! – фальцетом закричал он, наступая. Вокруг нас уже образовалась недобрая толпа любопытствующих. Горожанин продолжал: – А, обзывая наши деревья столбами, ты наносишь оскорбление всем нам. А мы-то и народ – едины! Понял?
– Так точно!
– Еще издевается! – крикнул кто-то из толпы.
– Чего с ним толковать, на губу его!
– Ишь салаги, распустились совсем, на шею скоро сядут.
– Эт-точно, им только дай волю… Пустите, я ему по роже стукну.
– Позор!
– С наше тут поживет пусть сначала, а потом уж рассуждает. Рассуждать-то мы все умеем.
– Ну можно, я ему по роже стукну?..
… На гауптвахте кормили старой капустой. Сыро было и довольно грустно. А грязно не было: я все время тем и занимался, что ползал по камере с мокрой тряпкой в руках. И все время я про себя пытался подразумевать. Временами казалось, что выходит. А временами – что нет.
Ночью я услышал шелест. Лаэль протиснулся между прутьями:
– Жаль, ты так не можешь. А то бы я тебя вынес. По-моему, сумел бы поднять.
Тут земляной пол камеры зашевелился, набух бугорок, затем он лопнул и из отверстия на свет божий показалась голова Мерцифеля.
– Привет, салага, – осклабился он, – гниешь? Ну-ну, давай. Кое-кому полезно.
– Что ты его дразнишь, – нахохлился Лаэль, – лучше скажи, подземный ход долго копать?
– За месяц управимся. Ну, если ты, чистоплюй, поможешь, тогда быстрее. Поможешь, а?
Лаэль потоптался на месте, не зная, что ответить. Жалко ему было своих белоснежных перышек.
Я спас его вмешавшись:
– Не надо ничего. Будем подразумевать.
– Это как? – хором спросили они.
– А вот так, – я закрыл глаза и скомандовал себе вслух: – Под гауптвахтой другой город подразуме-е- вать!
И у меня получилось. Наверное, оттого, что, проведя столько времени с половой тряпкой в слиянии, я сумел влезть в шкуру жителя этого города. Или оттого, что уж очень мне хотелось быть свободным и путешествовать дальше. В мире столько странного.
(Музыка та же).
Город встретил меня громадным, писанным белыми буквами по алому полотнищу транспарантом: «ДОСТАНЕМ И ПЕРЕСТАНЕМ!».
– О чем это? – спросил я прохожего.
– Сейчас позвоню и спрошу, – быстро ответил прохожий, и, быстро заскочив в будку таксофона, быстро набрал номер.
– Сейчас приедут и расскажут, – быстро сказал он, выйдя из будки и засеменил дальше.
И правда, не прошло и полминуты, как прямо надо мной затарахтело. Задрав голову, я увидел зависший желтый вертолет с синей полосой по корпусу. Двое задрапированные в серость сползли вниз по эластичной лестнице и обратились ко мне. Хором:
– Пройдемте, гражданин!
Я вспомнил гауптвахту и ответил:
– А в чем дело?
– А не ваше дело, в чем оно! – хором рявкнули серые. – Полезайте, да побыстрее. Энергетика должна быть энергичной.
– …Так-так-так, – постучал ногтем по столу человек, одним глазом глядя на меня, другим – на толстую папку с надписью «Дело». – И вы, значит, утверждаете, что впервые у нас. Пришелец, так сказать. Уж не космический ли? Астрофизика должна бы быть астральной. Ну, что ж, допустим, допустим. И… перепустим.
– А какие у вас деревья? – спросил я.
– А это вам зачем? – насторожился Косой. Даже побледнел. Но, быстро собравшись, заговорил угрожающе: – Исследуете наши, так сказать, ресурсы, значит. Ландшафтом интересуетесь!
– Нет, что вы, просто деревья для меня – символ.
– Символика должна быть символичной! – обличающе вскричал Косой, затем набрал в легкие побольше воздуха и затараторил, – деревья являются важнейшей отраслью нашего хозяйства. В нынешнем году валовый привес древесины на тринадцать процентов превысил уровень тринадцатого года, что, несомненно, является величайшим достижением наших героических лесных братьев; все передовое человечество рукоплещет их трудовому подвигу. «Нет» говорим мы мышиной возне, «да» – триумфальному шествию!.. – Он остановился и, переведя дух, закончил: – Мы из деревьев материальную базу строим. И мы достроим. И… перестроим.
– А какие они у вас? – настаивал я, – высокие или низкие? Я люблю высокие.
– Это вы мне бросьте, – сказал Косой. – Вопросы тут я, так сказать, задаю. И вы нам все расскажете. Мы добьемся…
– И перебьемся, – подсказал я.
– Вы и за эти ваши шуточки ответите! – взбесился Косой, – у нас тут все записывается. И… переписывается. – Он постучал пальцем по крышке громоздкого диктофона, выполненного в форме трех источников и трех составных частей. – Электроника должна быть электронной.
В этот момент лязгнуло стекло в маленьком окошке под потолком. Косой, не сводя с меня одного глаза, другой оборотил туда. И увидел то же, что и я: в проем, пожелтев от натуги, лез Лаэль.
– Эт-то что такое? – озадаченно привстал косой.
– Это я, – объяснил Лаэль, спрыгнул на пол и принялся, как большая курица, отряхивать с крыльев известку. А в углу комнаты, возле двери начал шевелиться и взбухать паркет.
– Государственность должна быть безопасной! – вскричал Косой, потянувшись к ящику стола.
– Руки вверх! – взламывая паркет, вынырнул наружу Мерцифель и, вытянув за собой здоровенную, облепленную глиной допотопную пушку, пуганул:
– Ба-бах!
– Товарищи химеры, – пролепетал Косой, – прошу учесть тот факт, что всю свою сознательную жизнь службу я нес достойно. И… перестойно.
Но его уже никто не слушал. Лаэль подсадил меня к окну. А затем, взяв меня к себе на спину, кинулся вниз с седьмого этажа, на котором мы, оказывается, были. Где-то в районе четвертого, когда я уже попрощался с жизнью, он расправил крылья, и мы круто взмыли в поднебесье.
