Кенилля…
Птичкин голос!
В том мрачном месте, остро пропахшем серой, Иван наткнулся на непонятный след, будто детский. Или будто девка босиком пробежала. А кто пустит дитя или босую девку в столь плохое место?… Осенив себя крестным знамением, Иван в том же ущелье, свернул в одно из его темных ответвлений. Что там?
А там оказалась еще одна площадка, только неровная.
А посреди той площадки темнела воронка – глухая, тоже глинистая, но как бы огнем оплавленная по краям. По самый край воронку заполняло горячее озерцо и все камни вокруг были размягчены, легко разминались под пальцами. И все вокруг было серым, лишь кое-где отдавало желтью.
Отгоняя видения, вспомнил: Кенилля…
У Кенилля левый глаз отдает желтью, а сама вся круглая, теплая.
Усмехнулся, сплюнул в воду. У Кенилля лицо круглое, и сама круглая, и вся густо расшита всякими разными диковинными узорами.
Усмехнулся.
В России лица тоже расписывают. Накладывают белила да румяна, сурьмой подводят глаза… Как вернусь, так сразу поднимусь к балаганам Айге. Скажу сердешному другу: вот, Айга, насовсем забираю у тебя девку, теперь со мной пойдет девка Кенилля. Куда я пойду, туда и она пойдет. Может, даже в Россию.
Вот только, задумался, как жить с некрещеной? Ведь нымылане бога не знают. Они собственных лет не знают. Они совсем простые, а от этого склонны ко всякой болтовне, как старинные греки, когда читал в Санкт-Петербурхе древних филозофов. Неукротимый маиор Саплин любовных басен совсем не терпел, зимой не раз обрывал болтающего беспрерывно Айгу. Все, дескать, хватит! Все, дескать, хватит болтать, будем нынче, Айга, учить серьезное. Будем учить «Отче». «Отче», Айга, – это молитва, принятая от самого господа!… И начинал, узнав за зиму нымыланскую речь:
– Апач бурын кизег итзун…
Требовал:
– Повторяй за мной громко!
Смотрел строго:
– Кииг тоуренч теге битель… Да святится имя твое… Пыгн гуллс суглкаизен… Как на небе, так и на земле…
Рыжий Похабин не выдерживал, неодобрительно качал головой: вот, дескать, хуже басен. А неукротимый маиор сердился:
– Плохого не делаем. Не подкоп ведем под фортецию души, живую душу спасаем.
– Как спасаете? Ведь не крещен Айга, не знаком с богом.
– Пусть хоть приблизится.
Похабин снова качал головой.
Чтобы остановить маиора, вспоминал под вой камчатской метели.
В сендухе, вспоминал, далеко за Якуцком, служил Похабин в отряде казачьего пятидесятника Ивана Котаря. Ходили собирали ясак с немирных одулов. С отрядом ходил крепкий священник отец Евлогий. Он однажды крестил семью дикующих.
Одулы оказались совсем простые, сами пришли. Смотрели бехитростно, как олешки. Пытались потрогать у русских бороды, ведь у них, у одулов, на подбородке ничего не растет. Отец Евлогий, человек в тех местах известный, крепко угостил одулов огненной водой, потом спросил старшего:
– Ну, будешь креститься?
– Покажи, – попросил захмелевший одул. – Как будет?
– Ну, хорошо будет! – заявил отец Евлогий, тоже успевший пропустить чашку. – Я тебе покажу.
– Покажи, – согласился одул, поглаживая рукой голый подбородок. – Если хорошо будет – крести.
Похабин, вспоминая, смеялся:
– Накинули на отца Евлогия одеяние, одулы вздрогнули. Когда свечи зажгли, одулы еще сильнее вздрогнули. А крест над собой поднял отец Евлогий, вздрогнули совсем сильно.
Айга, слушая Похабина, ничего не понимал. Простодушно повторял за маиором слова молитвы. Нарезанная копченая оленина лежала в берестяной посуде перед Айгой. Он откусывал, повторял непонятные слова. У нымыланов в балаганах стоят болванчики – ажулуначь, караульщики, они охраняют балаганы от врагов. Это понятно. Нымылане мажут болванчиков рыбой, обвязывают пучками сладкой травы. Тоже понятно. Если нымылану потребуется что-то от болванчиков, он похлопает в ладоши, чтобы обратить на себя внимание. А слов неукротимого маиора Саплина друг сердешный Айга совсем не понимал. И оставления долгов не понял, и избавления от лукавого не понял. А не поняв, повел одну из своих бессмысленных басен про глупого бога Кутху:
– Вот гром, это что? Это Кутха батть тускерет… Это Кутха лодку вытягивает на каменистый берег…
2
Ржавцы на болотах.
В теплом мире томление.
Ночь над рекой. Кричит в ночи невидимая глазу утка: «Ахама-хама-хама». Вдруг смолкает: «Ик!»
Ивана истомила зима.
В полуземлянке тесно, дымно, запахи застоялись. С первым светом рвался уйти из полуземлянки – охотился, ездил на собачках сердешного друга Айги к ближним нымыланам. Наконец, дождался лета.
Однажды летом увидел, как бесчисленные девки Айги бегут по ржавцам к маленьким речным островкам, брали на островках прошлогоднюю перезимовавшую под снегом ягоду. Кайруч, Каналай, Чекава, Кыгмач, и пятая – Кенилля. Лицом круглая, в камлейке тонкой, смеялась, вскрикивала высоким птичкиным голосом.
Волнение беспричинное.
На малом каменном островке, там и здесь утыканном то березками, то черемхой, специально встретил Кенилля…
Женские волосы счастье приносят, волосы беречь надо – Кенилля на островке деревянным гребнем внимательно приглаживала волосы, чтобы не путались. Сидела на камне, у ног – берестяная чашка, в черных волосах – белая прядка. Известно, белоголовка.
Вдруг застыла.
Не шевелясь, потянула носом.
Нюх у нымыланов тоньше, чем у собак. По запаху знают, кто входил в балаган, чей остался след на тропинке. Айга не раз похвалялся: вот покажи ему кости мертвые, сухие, обветренные, он по запаху высохших костей сразу скажет – то нымылан был убит или чюхчу когда-то убили.
– Ахама-хама-хама!
Кенилля медленно повернула голову. Запах Ивана тревожил девку. Вдали, на другом малом островке, гортанно, как невидимые утки, перекликались дикие сестры – Кыгмач, Чекава, Каналай, Кайруч. Перекликались высоко, обиженно. Вот камчатские медведи не сердиты, только если обидишь, могут помять. Ну, завернут лапой с затылка кожу, глаза тебе закроют и уйдут смирно – не смотри, дескать, за нами, за медведями. А баб медведи вообще не трогают. Вот и сейчас. Нашли девки хорошую ягодную полянку, а медведь вышел. Сперва недовольно прищурился на девок, потом подумал и стал ругаться, отнял у девок наполненные ягодой берестяные чумашки, сам все съел. Девки в сторону отбежали, сели на корточки, черные, расписанные, тоже сердито корили медведя…
Мхом пахнет, камнями.
Солнце над головой, тени совсем короткие.
Не спуская с круглой Кенилля глаз, Иван сделал шаг.
Кенилля не убежала. Стояла, опустив руки, резные тонкие ноздри слегка подрагивали.
Тогда сделал еще шаг.
И третий шаг.
Кенилля не вскрикнула, не отбежала.
Лет своих не знает, круглая, вохкая. Совсем еще молода, а вся в жадности. Иван, как медведь, мял девку. Кенилля пискнула, впрямь мышонок, а потом стала дышать часто, глубоко, а потом уже, ну, совсем потом двумя руками оправила спутавшиеся, заплетенные в многочисленные косицы волосы, оправила тонкую камлейку, сшитую из тюленьих кишок. Махнула рукой:
– Видишь островок?… Весь изрытый, и будто ров к самому берегу?…
– Копали что-нибудь?
Засмеялась. Русские большие, чуть не до ног в бороде, а совсем ничего в мире не знают. Искала слова, стараясь понятно объяснить. Тот ров, объяснила, не людьми копан. Это бог Кутха по весне искал птичьи яйца. Везде смотрел, а ни одного яйца не мог найти…
Иван согласно кивал, чтобы не сердить Кенилля. Странный у нымыланов бог. Вроде сильный, сердитый, умеет метать молнии, насылать непогоду, но при этом так прост, что на него мыши ходят войной. А то подсунут Кутхе гнилушку, он думает – рыба, пока не попробует на зуб. В воде увидит свое отражение, идет знакомиться. Весь до нитки измокнет, пока поймет, что к чему…
Вот и на том островке.
Искал бог Кутха птичьи яйца, ни одного не нашел, а его жена Илькхум за то же время набрала полную берестяную корзину. Глупый Кутха, сердясь, оттаскал жену за волосы. К самому берегу волоком притащил, вот и остался на островке глубокий ров…
– Я тебя за волосы таскать не буду, – сказал Иван без улыбки.
Кенилля глянула косо, дико, как птичка. Крепко обняла руками себя за плечи, замерла в задумчивости. Иван давно подметил: нымыланы любопытны, как дети, сильно задумываются над многим. Если чего-то не понимают, будут сильно страдать, пока не выяснят природу вещей. Не стал ждать, пока Кениллся до чего-то додумается, опять, как медведь, смял девку…
Островков на реке много.
Кажется, пуст край, везде пуст, а крикни летом в сторону какого островка – кто-нибудь непременно да отзовется.
Кенилля…
