бабочки, соревнуясь с пчелами за место на цветах, все кругом наполнял птичий щебет.
Это была полянка в лесу неподалеку от дома, полянка, где она провела столько счастливых детских дней. Оглядев себя, она увидела, что на ней простое хлопчатобумажное летнее платье в мелкую бело- голубую клетку. Длинные распущенные волосы доходили до худеньких бедер. Ее телу было тринадцать лет, и, услышав, как кричат и смеются дети, она поняла, почему. Сейчас она достаточно юная, чтобы принимать участие в детских забавах, и в то же время достаточно взрослая, чтобы ее слушались, чтобы иметь возможность держаться чуть на отшибе и при этом не быть отвергнутой.
Они выскочили на поляну – шесть десятилетних мальчишек в шортах и футболках, голые до пояса и в плавках, улыбающиеся и смеющиеся, в теплом свете мелькали сильные руки.
– Сиринкс! – Он был в самой их гуще, светлые волосы развеваются, при виде ее на лице расцветает улыбка.
– Привет, Тетис, – сказала она.
– Идешь с нами? – запыхавшись, спросил он.
Плот, на скорую руку смастеренный из силиконовых листов, балок из пористого алюминия и пустых пластиковых бутылей – знакомый настолько, что на глазах у нее появились слезы, – лежал наполовину на берегу, наполовину – в воде.
– Не могу, Тетис. Я просто пришла убедиться, что с тобой все в порядке.
– Конечно, в порядке! – Он попытался пройтись перед ней колесом, но не удержался и со смехом шлепнулся на траву. – Мы собираемся проплыть до самого резервуара с соленой водой. Вот смеху-то будет – мы ведь никому ничего не сказали, а хабитат нас не заметит. А по пути мы можем встретить кого угодно – пиратов там, или каких-нибудь чудовищ. А можем, например, найти сокровища. Тогда я привезу их домой и стану самым знаменитым капитаном во всем хабитате. – Он снова вскочил, глаза его засверкали. – Пожалуйста, ну поплыли с нами, Сиринкс! Пожалуйста!
– В другой раз, обещаю.
Тем времени остальные мальчишки, наконец, с криками окончательно столкнули плот в быстрый ручей. Несколько секунд он качался на быстрине с боку на бок, затем постепенно выправился. Мальчишки начали грузиться.
Тетис смотрел то на Сиринкс, то на плот, его раздирали противоречивые желания.
– Так ты обещаешь? Правда?
– Правда. – Она обхватила ладонями его головку и чмокнула брата в лоб.
– Сиринкс! – Он возмущенно вырвался и, услышав насмешливые вопли остальных мальчишек, густо покраснел.
– Вот, держи, – сказала она и сняла с себя тонкую серебряную цепочку с подвеской из куска яшмы размером с виноградину, сплошь покрытого затейливой резьбой. – Это тебе. Всегда носи его, и тебе будет казаться, что я с тобой. А когда я приеду в следующий раз, ты мне все расскажешь
– Идет! – И он бросился к плоту, на бегу надевая цепочку и поднимая высокие фонтаны брызг. – Только смотри, обязательно возвращайся. Ты обещала!
– И как далеко он уплывет? – спросила она Сайнона, когда приятели втащили промокшего Тетиса на плот.
– Так далеко, как захочет.
– А сколько это будет продолжаться?
– Столько, сколько он захочет.
– Папа!
– Прости, я не хотел, чтобы мои слова прозвучали легкомысленно. Возможно, лет десять или пятнадцать. Понимаешь, детство со временем поблекнет. Игры, в которые не принимаются взрослые и друзья, которые составляют целый мир, – все это очень хорошо, но основное, к чему стремится десятилетний, – это желание стать взрослым. Поведение ребенка является имитацией того, что он считает взрослым поведением. Есть старинная поговорка: мальчик – отец мужчины. Поэтому, когда он пресытится приключениями и начнет понимать, что ему этим мужчиной никогда не стать, что в этом смысле он стерилен, его личность постепенно растворится во всеобъемлющей личности хабитата. Как, впрочем, со временем растворимся и все мы, малышка, даже ты.
– Ты хочешь сказать, он потеряет надежду?
– Нет. Потеря надежды – это смерть, все же остальное – просто отчаяние.
Дети уже гребли, осваивая управление плотом. Тетис, наконец оказавшийся в привычной среде, сидел впереди, отдавая команды. Он оглянулся, улыбнулся и помахал сестре рукой. Сиринкс тоже подняла руку.
– Адамистам не на что надеяться, – сказала она. —И капитан «Димазио» тоже потерял последнюю надежду. Поэтому он и пошел на такое.
– В этом смысле адамисты существа неполноценные. Мы-то ведь знаем, что наша жизнь продолжится и после смерти тела; какая-то частица нас будет в определенном смысле существовать еще сотни тысяч лет. Лично я даже представить себе не могу, что покину свой сегмент коллективной личности, да еще при том, что свидетелями тому станешь ты, мои другие дети и внуки. Возможно, через десять или пятнадцать поколений, когда чувство привязанности потеряет для меня всякий смысл, и я начну подумывать о том, чтобы, наконец, окончательно слиться с хабитатом и таким образом перенести свою привязанность на всех эденистов. Но это случится очень не скоро.
– У адамистов есть свои религии. Я думала, их боги дают им надежду.
– Да, дают, самым набожным. Но представь, в каком невыгодном положении находится обычный адамист. Какое-то мифическое Божье Царство – вот и все, чем может быть их рай небесный, и притом он совершенно непостижим. В конце концов оказывается, что бедным смертным грешникам очень трудно сохранить такую веру. Наша же послежизнь ощутима и вполне реальна. Для нас она не является
