И Антеак… что ж, она очень хороша в том, что делает.
— Никто не доверяет Тлейлаксу, — сказала она. — Почему их не стерли из космоса давным-давно?
— От специалистов бывает своя польза, несмотря на их ограниченность. Ты удивляешь меня, Хви. Я не подозревал, что ты можешь быть так кровожадна.
— Тлейлаксанцы… они слишком жестоки, чтобы быть людьми. Они не люди!
— Уверяю тебя, люди могут быть очень жестоки. Я сам иногда был жесток.
— Я знаю, Владыка.
— Если меня на это провоцировали. Но единственные люди, о полном уничтожении которых я всерьез подумывал — это Бене Джессерит.
Ее потрясение было слишком велико, чтобы выразить его словами.
— Они слишком близки к тому, чем им следует быть и все же слишком далеки от этого, — пояснил он.
Она обрела голос.
— Но Устная История гласит…
— Религия Преподобных Матерей, да. Однажды они изобрели особую религию для особых общественных структур. Они называют это — СОЦИАЛЬНОЙ ИНЖЕНЕРИЕЙ. Как, на твой вкус?
— Это черство.
— Разумеется. И результат соответствующий. Даже после всех великих попыток установить единобожие, оставались бесчисленные боги, божки и, якобы, пророки, разбросанные по всей Империи.
— Ты изменил это, Владыка.
— До какой-то степени, но боги не умирают легко, Хви. Мой монотеизм доминирует, но первоначальный пантеон остается, он ушел в подполье под разными личинами.
— Владыка, я чувствую в Твоих словах… — она покачала головой. — Что я так же холоден и расчетлив, как и Орден?
Она кивнула.
— Это ведь Свободные обожествили моего отца, великого Пола Муад Диба. Хотя он, на самом-то деле, не особенно заботился о том, чтобы называться «великим».
— Но были ли Свободные…
— Были ли они правы? Моя дражайшая Хви, они были чувствительны к использованию силы и они жаждали удержать свое господство.
— Мне кажется это… тревожащим, Владыка.
— Мне это понятно. Тебе не нравится мысль, будто, стать богом слишком просто, словно бы это всякому по плечу.
— Звучит так, как будто это бывает слишком случайным, Владыка, проговорила она с такой интонацией, словно пытливо вглядывалась во что-то отдаленное.
— Уверяю тебя, что ВСЯКОМУ это НЕ по силам.
— Но Ты подразумеваешь, что унаследовал свою божественность от…
— Никогда даже не заикайся об этом перед Рыбословшами, — сказал он. - Ересь они карают жестоко.
Она судорожно сглотнула.
— Я сказал это лишь для того, чтобы тебя защитить, — сказал он.
— Спасибо, Владыка, — ее голос был слаб.
— Моя божественность начиналась, когда я предупредил моих Свободных, что больше не могу давать племенам воду мертвых. Ты знаешь, что такое вода мертвых?
— В дни Дюны так называлась вода, извлеченная из тел умерших, сказала она.
— Ага, ты читала Ноа Аркрайта.
Ее хватило на слабую улыбку.
— Я объявил Свободным, что вода будет посвящена Верховному Божеству, которое останется безымянным. Им все же дозволялось контролировать эту воду, благодаря моей щедрости.
— Вода, должно быть, была необычайно ценна в те дни.
— Очень! И я, представитель этого безымянного Божества, обладал свободным контролем над этой драгоценной водой почти три сотни лет.
Она закусила нижнюю губу.
— Это все еще похоже на расчетливость? — спросил он. Она кивнула.
— Да, это и был расчет. Когда подошло время посвятить воду моей сестры, я организовал чудо. Из урны Гани говорили голоса всех Атридесов. Таким образом Свободные узнали, что я и есть их Верховное Божество.
Хви боязливо заговорила, голосом, полным сомнения и озадаченности, вызванных этим откровением.
— Владыка, говоришь ли Ты мне сейчас, что на самом деле Ты не бог?
— Я говорю тебе, что не играю в прятки со смертью.
Она несколько минут пристально на него глядела, перед тем как ответить, и это убедило его, что она понимает глубинное значение его слов. Чуткий и понимающий взгляд, от которого его нежное чувство к ней стало еще сильней.
— Твоя смерть не будет похожа на другие смерти, — сказала она.
— Дражайшая Хви, — пробормотал он.
— Мне странно, что Ты не боишься суда истинного Верховного Божества, — сказала она.
— Ты судишь меня, Хви? — Нет, я боюсь за Тебя. — Подумай о цене, которую я плачу, — сказал он. — Все, кто от меня произойдут, унесут с собой кусочек моего сознания, запертого, затерянного и беспомощного внутри них.
Она поднесла обе руки ко рту напряженно глядя на него.
— Это тот ужас, которому не смог поглядеть в лицо мой отец, и который он старался предотвратить: бесконечные деления, деления, деления глухонемой личности.
Она опустила руки и прошептала:
— Ты сохранишь свое самосознание?
— В каком-то смысле… но буду немым. Жемчужинка моего разума уйдет с каждым песчаным червем и с каждой песчаной форелью червь будет разумным, но все же не способным шевельнуть ни одной клеточкой разума, разумным, но погруженным в бесконечный сон.
Она содрогнулась.
Лито наблюдал за ее попыткой понять такое существование. Способна ли она понять эту последнюю РАЗНОГОЛОСИЦУ, когда разделившиеся кусочки его личности будут цепляться за утрачиваемый контроль над икшианским устройством, записывающим его дневники? Способна ли она почувствовать щемящее молчание, которое последует за этим ужасным расчленением?
— Владыка, они бы использовали это знание против Тебя, если бы я им рассказала.
— Ты им скажешь?
— Разумеется, нет! — она медленно покачала головой.
Зачем он принял это ужасное превращение? Неужели нет выхода?
Вскоре она проговорила:
— Этот аппарат, записывающий Твои мысли, нельзя ли его настроить на…
