«А что ты сделаешь, если я тебя выпущу?» – спрашивает девочка. «Я тебя за это проглочу», – отвечает Глотало-Убивало.
Девочка испугалась и не выпустила Глоталу-Убивалу из холодильника. Убивало там и замерз, а потом холодильник сам собой открылся и оттуда вышел живой мальчик.
На другой день Филька и Петька Мокренко так жутко клевали носами, что дремали на всех уроках, а на контрольной по физике, когда весь класс сосредоточенно писал, ухитрились заснуть уже капитально. Причем приснилось им одно и то же: будто за ними гонятся тысячи гробовых крышек. Крышки загоняют их в угол и, громоздясь, складываются в огромные буквы: «СЕГОДНЯ НОЧЬЮ ВАМ КОНЕЦ!»
Разбужены они были весьма неприятно – грохочущим голосом нависшего над ними физика Валентина Григорьевича, въедливого старичка с лысой головой, похожей на луковицу.
– Это так теперь на уроках сидят? Дрыхнут – да еще и кричат во сне! А ну марш из класса! Телевизор надо меньше смотреть! – рявкнул он.
– А как же контрольная? – робко спросил Филька.
Физик ухмыльнулся.
– О, не беспокойтесь! Я уже поставил вам за нее оценки.
– Какие?
– Ответить вам загадкой? Чуть пониже троечки, чуть повыше единички. При умножении на два дает четыре, а при вычитании из двух ноль...
Никакие уговоры не помогли, и Филька с Петькой с теми самыми загаданными отметками в дневнике были без церемоний выставлены в коридор.
– Ну и тип! – сказал, зевая, Петька. – Когда я проснулся, а он надо мной навис, знаешь, я подумал, кто это?
– Хватало-Растерзало?
Мокренко серьезно посмотрел на приятеля.
– Вот-вот! Он самый! И физиономия такая же хищная! Представляешь, вот была бы штука: ночью он спит в гробу, а днем вкалывает в школе! – продолжал развивать мысль Петька.
– Он хуже, чем Растерзало. Он Листало-Журнало, – кисло усмехнулся Филька, прикидывая, как скажется эта пара на четвертной оценке.
Выходило, что скажется очень даже неважно, так как оценка и без того балансировала между четверкой и трояком. Утешало – если, конечно, это могло утешать – только одно: вполне вероятно, что они с Петькой не доживут до конца четверти. Интересно, каково будет физику идти за их гробами? Да и в журнале четвертная оценка останется так и не выведенной... Только напишут жирно: «выбыл».
– Ладно, – решительно сказал Филька. – Давай думать, как будем разбираться с Железной Челюстью. Дома оставаться уже нельзя.
– Почему нельзя? – испугался Мокренко.
– В квартире нам от нее уже не убежать. Сам подумай. Черную Перчатку мы обманули только чудом – нам повезло, что она была туповата; Желтые Ботинки нас бы точно затоптали, если бы не шкура. А теперь вот Железная Челюсть... В комнате от нее не спрячешься – она все изгрызет, но нас найдет. Нет, дома ночевать нельзя.
Сообразив, что Хитров прав, Петька грустно вздохнул. Уж что-что, а вздыхать он умел отлично. Одних только основных разновидностей вздохов ему было известно больше десятка, не говоря уже о всяких прочих, менее основных.
– А как же это... родители, если нас дома не будет? Чего им-то скажем? – поинтересовался Мокренко.
Хитров задумался. Когда речь заходила о всевозможных проделках, этот маленький вихрастый мальчуган соображал потрясающе быстро.
– О, запросто! Ты скажешь своим родителям, что ночуешь у меня, а я своим – что я у тебя.
Мокренко с сомнением почесал нос:
– Ишь ты... А проверять не будут?
– Кто их знает? Может, и проверят. Только, по-моему, лучше получить капитальную взбучку, чем стать мертвецами, – сказал Филька.
Мокренко снова вздохнул. Насчет мертвецов он был совершенно согласен. Собственное упитанное тело нравилось ему живым, а вот становиться добычей изголодавшегося за сотню лет упыря... Ну уж нет!
– Договорились, – буркнул он.
Оставшиеся уроки пролетели незаметно. Когда приятели выходили из школы, из Филькиной сумки раздался негромкий звон.
Филька достал зеркало. В зеркале отражалась странная вывеска. Все буквы на ней были перевернуты, как обычно бывает в зеркальном отражении.
– Ты можешь прочитать? – спросил Петька.
– Погоди, сейчас... – Хитров напряженно вгляделся в стекло. – Руг... Нет, не с той стороны. Мус... Музе... Музей воско... Я понял: «Музей восковых фигур»! – с торжеством воскликнул он. – Зеркало отправляет нас в музей восковых фигур!
Мокренко удивленно крякнул.
– Я там был, – сказал он. – Я еще в тот день палец на руке сломал. Потом в гипсе проходил четыре недели. Больно, правда, но кайфово. На уроке все пишут, а ты сидишь и в ус не дуешь. А спросят, типа, чё не пишешь – палец покажешь, и отстанут!
– А палец ты в музее сломал? – не уловил связи Филька.
– Зачем в музее? На улице, когда велик чинил... Но музей я тоже запомнил. Мрачное местечко. Всюду восковые чудики стоят и на тебя зырят... Неживые, а как живые. Тираны всякие, философы, полководцы... Как думаешь, когда нам туда идти? Сейчас или вечером?
Филька еще раз заглянул в осколок зеркала, но там уже ничего не отражалось. Разве что мелькнул на мгновение круглый диск луны. Это и был, видимо, ответ.
– Ночью. Мы должны сегодняшнюю полночь встретить в музее, – сказал Филька.
– Ничего себе штука! – присвистнул Мокренко. – Думаешь, музей специально для твоего величества будет до полуночи работать? Да он уже в семь вечера – хлоп! – закрывается.
– Значит, мы пойдем туда раньше и где-нибудь спрячемся, – твердо сказал Хитров.
Он уже понял: если хочешь остаться в живых – надо слушаться советов зеркала.
Вечером в половине шестого Филька сидел на круглом каменном шаре около музея восковых фигур и нетерпеливо тряс ногой, соображая, куда мог деться Петька. Что могло задержать его дома? Он совершенно потерял терпение, когда Мокренко наконец выпрыгнул из подъехавшего к остановке автобуса.
– Во сколько мы договаривались? Разве не в пять? Сейчас уже в музей перестанут пускать! – набросился на него Хитров.
Петька уныло уставился на приятеля.
– Не придирайся! У меня уважительная причина.
– Какая?
– Мать торт в духовку поставила, вот я и ждал, пока он приготовится.
– Чего? И из-за такой ерунды я тут целый час торчал! – взвился Филька.
– Это не ерунда. Это, может, последний торт в моей жизни! – с достоинством заявил Петька.
– У тебя вчера уже был последний пончик!
– Ну и что из того? Со вчерашнего дня я пончиков больше не ел, – вознегодовал Мокренко с такой уверенностью в своей правоте, что Филька решил больше не спорить.
– Родителям-то сказал, что ко мне пошел? – спросил он.
– Угу.
– И я своей матери про тебя сказал. Авось пронесет.
Приятели купили билеты и, вручив их кругленькой билетерше, которая ради такого случая оторвалась от маленького телевизора, прошли в музей.
