талисман – вот уж акт милосердия – в кои веки раз промолчал, не стал насмехаться. Капитан еще раз обошел знакомые палубы. Пленники в трюмах понемногу стихали. Очень хорошо…
Один за другим прибыли трое матросов, каждый принес по бочонку горючего масла.
– Расплескайте его повсюду, парни, – распорядился Кеннит. – По палубам, надстройкам, снастям. Сделаете – и возвращайтесь на наш корабль. – Он хмуро смотрел на своих пиратов, желая убедиться, что они как следует прониклись серьезностью происходившего. – Я буду последним, кто покинет это судно. Сделаете дело – и убирайтесь немедля. Обрубите все концы, кроме кормового. И передайте всем: я хочу, чтобы мои люди тоже ушли с палубы. Поняли? Все поголовно! Я тут должен завершить одно последнее дело.
Они послушно покивали – и оставили его одного, так что Кеннит стоял в сторонке и просто смотрел, как они поливают все кругом маслом. Когда же по палубе покатился последний опустевший бочонок, он жестом приказал парням удалиться. Наконец-то ему никто не мешал! Борясь с усилившимся ветром, Кеннит поднялся на бак. И сверху вниз посмотрел на склоненную голову Совершенного.
Если бы корабль был способен на него посмотреть, если бы Кенниту пришлось встретиться с его взглядом – гневным, вызывающим, печальным или даже радостным, – он не нашел бы в себе силы заговорить. Но что за глупые мысли, право! Совершенный при всем желании не мог поднять на него глаза, потому что глаз у него не было, и об этом много лет назад позаботился не кто иной, как Игрот. Правда, топориком орудовал Кеннит, а корабль при этом еще и бережно держал его на руках, чтобы мальчишка мог достать до лица. Им вместе пришлось через это пройти, потому что Игрот сказал: если не будет исполнено – Кеннит умрет. Он, Игрот, стоял на палубе, как раз там, где теперь стоял Кеннит, и, смеясь, наблюдал, как Кеннит делал это грязное дело. Поскольку к тому времени Совершенный успел убить двоих добрых матросов, посланных Игротом его ослепить.
Может, он и мальчишку прикончит? Нет, ни в коем случае! Он без звука вытерпит боль, он даже сам подержит Кеннита у своего лица – лишь бы того пообещали не убивать. А Кеннит последний раз заглянул в его темные глаза, а потом искрошил их топориком; и все это время он знал, что любви, равной той, что связывала его и корабль, в целом свете не было и не будет. Такой любви просто не могло больше быть. Ни в ком больше не могло найтись такого верного сердца. Кеннит знал: никогда, никогда, никогда он не сможет никого и ничто полюбить так, как его любил Совершенный. Он мысленно поклялся, что будет вечно любить свой корабль, а потом занес сияющий топорик – и изрубил глаза, до последнего светившиеся любовью к нему. Когда глаз не стало, под ними не обнаружилось ничего – ни оголенной плоти, ни крови. Лишь серебристо-серое диво-древо, легко крошившееся под лезвием. Он даже удивился: ему-то внушали, будто диводрево было необыкновенно твердой породой, самой прочной из всех. А он его рубил, словно рыхлую древесину тополя, – только щепки летели в темную глубину под босыми ногами. Маленькими, замерзшими, намозоленными ногами, опиравшимися на теплую ладонь Совершенного.
Двойная мощь воспоминаний, всколыхнувшихся разом у Кеннита и у корабля, оказалась просто невыносимой. Кеннит вспомнил и ощутил, как постепенно, кусками, уходит зрение, – совсем не так, как это происходит у людей. Все выглядело так, как если бы кто-то по кускам уничтожал яркую цветную картинку, оставляя его в кромешной темноте. Он содрогнулся всем телом, голова у него закружилась. Очнувшись мгновение спустя, Кеннит обнаружил, что стоит, судорожно вцепившись в носовые поручни. И это, без сомнения, была его большая ошибка. Он ведь совсем не собирался прикасаться голыми руками к каким- либо частям корабля. И вот вам пожалуйста. Связь мгновенно восстановилась. Связь по праву крови и общности воспоминаний.
– Совершенный, – произнес он тихо.
Он говорил на своем родном языке, так что имя прозвучало как Парагон.
Носовое изваяние вздрогнуло, но головы не подняло. Воцарилась долгая, очень долгая тишина.
– Кеннит… Кеннит, мальчик мой… – задыхаясь, совершенно с прежней любовью выговорил корабль. Он узнал его, он едва мог себе поверить, но он узнал его, и это узнавание похоронило все прочие чувства. – А я на тебя сердился, – тихо и виновато, словно сам себе удивляясь, сознался корабль. – Да как же вышло-то, что я на тебя рассердился?
Кеннит мучительно прокашлялся. Заговорить он сумел не сразу.
– Не думал я, что когда-нибудь снова буду стоять здесь, и разговаривать с тобой, – сказал он. От корабля исходили такие токи любви, что он испугался, как бы не потонуть в них совсем. Кенниту пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести с упреком: – Не так все вышло, как мы с тобой хотели, корабль. Мы с тобой, помнится, совсем о другом договаривались.
– Я знаю. – Голос Совершенного звучал глухо из-за того, что он закрывал лицо ладонями. Теперь он излучал волны стыда, и Кеннит их ощущал. – Я знаю. Я пытался. Я в самом деле пытался.
– Что же случилось? – спросил Кеннит, и резкого тона у него не получилось, как он ни старался. А кроме того, он действительно хотел знать. Глубокий, низкий голос Совершенного напомнил ему об утренних оладьях, густо политых патокой, о теплых летних днях, когда он босоногим мальчишкой носился туда-сюда по его палубам, а мать умоляла отца призвать сыночка к осторожности. И еще тысяча воспоминаний, что впитались в плоть корабля и теперь истекали наружу, как кровь, и душа Кеннита заново их осязала.
– Я опустился на дно и оставался там, – сказал Совершенный. – То есть я пробовал. Я очень старался. Я впускал и впускал воду, пока она не заполнила весь корпус, но достигнуть дна не мог все равно. Правда, я был на глубине, где меня невозможно было увидеть. Приплыли рыбы, появились крабы. Они дочиста обглодали все кости. Я воспринял это как очищение. Кругом меня была только холодная вода, темнота и тишина. Но потом… потом появились морские змеи. Они стали говорить со мной. Я знал, что неспособен понять их, но они утверждали обратное. Они изводили меня, задавая вопросы, чего-то требуя. Они хотели воспоминаний, они умоляли отдать их, но я держал данное тебе слово. Я хранил наши с тобой секреты. Это их рассердило, они угрожали мне, насмехались. И наконец я не выдержал. Понимаешь, мне просто пришлось… Я знал, что должен умереть и сделать так, чтобы обо мне все позабыли, но они никак не хотели оставить меня мертвым и позабытым. Они без конца заставляли меня вспоминать. Мне надо было от них как-то отделаться. И… и… я сам не особенно понял, как оказался в Удачном. Меня поставили на ровный киль, и я уже испугался, что придется опять отправиться в море, но меня вытащили на берег и приковали к скалам цепями. Вот так и получилось, что я не смог умереть. Но я сделал все от меня зависевшее, чтобы забыть. И чтобы меня тоже забыли.
Совершенный умолк, судорожно вздохнув.
– И тем не менее ты оказался здесь, – заметил Кеннит. – И не просто прибыл сюда, но еще и привез людей, вознамерившихся убить меня. За что, корабль? Почему ты решил вот так предать меня? – Капитан едва мог говорить, такая боль стиснула сердце. – Зачем ты вынуждаешь нас обоих опять через это проходить?
Совершенный сгреб себя за волосы, словно в попытке выдрать их.
– Прости! Прости меня! – вырвалось у него. Странное впечатление производил бородатый гигант, вдруг заговоривший голосом виноватого подростка. – Я не хотел! И потом, они вовсе не убивать тебя собирались. Они просто хотели вернуть Альтии ее корабль, вот и все. Они собирались предложить тебе за Проказницу выкуп. Я-то знал, что денег у них недостаточно. Но я понадеялся. Я подумал, что, может, когда ты увидишь меня, такого опрятного, хорошо оснащенного и на ходу… может, ты захочешь вернуть меня себе. Может, ты выменяешь меня на нее. – Униженная мольба звучала почти гневно; видимо, потрясение, которое в присутствии Кеннита испытал Совершенный, постепенно проходило. – Я подумал, что капитан из рода Ладлаков наверняка пожелает ходить на собственном корабле, а не на украденном. Я своими ушами слышал от одного пирата, что ты-де всегда хотел обзавестись живым кораблем вроде Проказницы. Но у тебя уже был такой корабль. У тебя был я. Помнишь ту ночь? Ночь, когда ты сказал, что намерен покончить с собой, потому что не мог жить дальше с тем грузом воспоминаний, который выпал на твою долю? Это ведь именно я тогда придумал выход из положения и предложил тебе, что заберу твою память обо всем жестоком, болезненном, скверном… и даже о добрых временах, которым не суждено возвратиться. Я пообещал забрать все это и умереть, чтобы ты остался жить, чтобы ты был свободен от минувшего ужаса. И как нам избавиться от них, я тоже придумал. Я всех их забрал с собой. Всех, кто не забыл, что с тобой сделали. Помнишь? Я очистил твою память и твою жизнь, чтобы ты мог ее продолжать. А ты мне сказал, что никогда не полюбишь другой корабль так, как меня. Так, как мы с тобой друг друга любили. Помнишь ты это?
И память, которую он считал давным-давно умершей, огненной волной поднялась сквозь ладони
