терпел неслыханные утеснения, терпеливо дожидаясь, чтобы тебе наконец-то оказали надлежащий прием. А посему, если ныне на них падет вся мощь гнева Джамелии, пусть винят лишь себя, и никого более! Ты явил поистине божественное долготерпение, достойное самого Са, Довольно! Я сейчас же иду требовать, чтобы они исправили свое страшное прегрешение! – И Малта непреклонно скрестила руки на груди. – Как по-калсидийски будет «капитан»? Сатрап мгновение подумал и ответил:
– Лью-фей.
– Лью-фей, – запоминая, повторила она. Она пристально смотрела на сатрапа и видела, как его глаза наполнились слезами. Это были слезы жалости к собственной персоне, и бесконечного удивления. Малта прикрыла его одеялом, заботливо подоткнув его со всех сторон, как если бы это вправду был ее меньшой братишка, Сельден. В ней проснулась какая-то странная решимость, породившая смелость.
– Теперь отдыхай, несравненный государь, – сказала она. – Я приготовлюсь; и тогда они либо обеспечат тебе обращение, достойное джамелийского самодержца, либо я погибну, пытаясь этого добиться.
Ей самой казалось, что эта последняя возможность была куда вероятнее.
Когда его веки вновь опустились, Малта принялась за работу. На ней до сих пор было то самое платье, в котором она некогда отправилась из Трехога в руины подземного города; на борту галеры ей один- единственный раз удалось его наскоро ополоснуть. Край подола свисал клочьями, все платье было в пятнах, благо она и спала в нем, и ела, и чего только не делала. Малта стащила его с себя и частью оборвала махры руками, частью отгрызла. Потом как следует вытряхнула и по возможности соскребла грязь и наконец снова надела. «Обновленная» таким образом юбка едва прикрывала колени, но с этим уж ничего нельзя было поделать. Зато оторванных клочков хватило, чтобы сплести из них пухлый матерчатый шнур. Малта старательно уложила волосы, насколько это было вообще возможно без помощи гребня, и соорудила из шнура некое подобие головного убора. Замысел состоял в том, чтобы убор придал ей более зрелый вид, равно как и скрыл, хотя бы частично, ее обезображенный лоб. В кувшине сыскалось немного воды. Малта намочила в ней оставшийся ненужным клочок и протерла им лицо, потом руки и, наконец, ступни и голени до колен.
Неизбежные воспоминания о том, как она прихорашивалась к своему первому балу, породили горькую усмешку. Это же надо было так переживать из-за платья, перешитого из старья, и бальных туфелек в том же духе! «Главное – не наряд, главное – поведение и осанка! – наставляла ее Рэйч. – Надо, чтобы ты сама верила в свою красоту. Тогда в нее поверят и все остальные!» Ох, как трудно ей было тогда взять на веру слова бывшей рабыни. Могла ли она предугадать, что однажды эти слова составят ее единственную надежду?
Приведя по возможности в порядок свою внешность, Малта занялась должным сосредоточением. Итак. Стоять прямо, голову держать поднятой. Силой воображения обуть ноги в расшитые бальные туфельки, унизать пальцы перстнями, а волосы увенчать свежими, благоухающими цветами. Малта устремила негодующий взгляд на дверь и, понизив голос, властно потребовала:
– Лью-фей!
Глубоко вдохнула раз, потом другой. А на третьем вдохе – шагнула к двери, подняла щеколду и вышла наружу.
Она увидела перед собой длинный коридор, освещавшийся единственным фонарем, качавшимся в дальнем конце. От этого раскачивания по сторонам метались тени, что весьма мешало сохранять царственную осанку. Малта шла между кипами всякого груза, уложенного по сторонам. Груз был очень разнообразный, что само по себе внушало немалые подозрения. Такой мешанины не бывает на честном купеческом корабле. И там уж подавно не складывают все подряд, как придется. «Пиратствуют небось, – сказала она себе. – Или грабят прибрежные поселения. Хотя, скорее всего, сами себя ни пиратами, ни грабителями не считают…» Для этих людей и сатрап, наверное, был чем-то вроде добычи, которую они собирались продать тому, кто больше заплатит.
Подумав так, Малта чуть не бросилась со всех ног обратно в каюту. Но все-таки удержалась, решив попытаться сначала добиться для него уважительного обращения. И пускай калсидийцами при этом движет если не честь и не жалость, то хотя бы корысть. Известно же: чем лучше состояние добытого груза, тем большую цену можно за него заломить!
Малта поднялась по короткому трапу. И угодила прямо в кубрик, полный матросов. Здесь густо воняло дымом и человеческим потом. Всюду раскачивались гамаки, в некоторых храпели свободные от вахты матросы. Один сидел в углу, зашивая парусиновые штаны. Еще несколько человек сидели кругом деревянного ящика, разложив на нем игральные фишки. При виде вошедшей Малты все обернулись. Один из них, белобрысый парень примерно ее возраста, немедленно расплылся в улыбке. На нем была засаленная полосатая рубаха, распахнутая на груди. Малта решительно выставила подбородок, заново напомнив себе о драгоценных перстнях и душистой короне из цветов. Она не стала ни улыбаться в ответ, ни прятать глаза. Она наградила парня точно таким взглядом, каким, бывало, ее мать одаривала бьющих баклуши слуг, и грозно осведомилась:
– Лью-фей?
– Лью-фей? – как бы не поверив собственным ушам, переспросил седеющий старый матрос.
У него даже брови от изумления полезли куда-то за пределы залысого лба. Остальные игроки принялись хихикать.
Малта не позволила своему лицу дрогнуть. Лишь глаза сделались холодней, повелительней.
– Лью-фей! – со всей твердостью повторила она. Белобрысый вздохнул, пожал плечами и поднялся. Он пошел к ней, и ей захотелось удрать, испариться, исчезнуть, но она не двинулась с места. Он был выше ее, так что пришлось задрать голову, чтобы видеть его глаза. Как трудно оказалось хранить ледяную невозмутимость. Он попытался было взять ее за плечо, но Малта презрительным движением отбросила его руку. Сверкнула глазами, ткнула себя пальцем в грудь и холодно сообщила:
– Принадлежу сатрапу! А теперь лью-фей! Живо! Она говорила отрывистым тоном, очень мало заботясь, понимает ее кто-нибудь или нет. Парень обернулся на своих товарищей и снова передернул плечами, но трогать ее более не пытался. Вместо этого он указал пальцем куда-то за ее плечо. Малта небрежным жестом показала ему: веди, мол.
На самом деле она боялась, что просто сломается, окажись он у нее за спиной.
Белобрысый быстрым шагом повел ее сквозь корабельные недра. Одолев трап, они выбрались на палубу, умытую морским ветром. У Малты голова пошла кругом от чистого холодного воздуха, напоенного запахом соленой воды, от вида солнца, садившегося в огненно-розовые облака. Когда же она слегка проморгалась, ей захотелось запеть. Корабль шел на юг! В Джамелию, а не в Калсиду! Значит, существовала надежда, что их заметит какой-нибудь корабль из Удачного. Заметит и попытается остановить. Малта даже замедлила шаг, силясь рассмотреть землю, но море на горизонте переходило непосредственно в облака, так что угадать даже приблизительно, где они находились, она не смогла.
Значит, оставалось следовать за провожатым. Малта снова ускорила шаг.
Светловолосый подвел ее к рослому, крепкому на вид моряку: тот присматривал за несколькими матросами, сплеснивавшими [2] канаты. Молодой калсидиец коротко поклонился ему, указал на Малту и застрекотал что-то на своем языке. Малта разобрала лишь заветное слово «лыофей». Старший обежал девушку с головы до ног взглядом, который она уже слишком хорошо знала (ох! век бы не видеть…). Она в ответ напустила на себя ледяное высокомерие. Он спросил:
– Что твоя надо?
Малта собрала в кулак все свое мужество.
– Я должна говорить с капитаном, – сказала она.
Она догадалась, что матрос привел ее к старпому.
– Скажи мне, что твоя надо?
Он говорил с ужасным акцентом, но вполне понятно. Малта скрестила руки на груди.
– Я буду говорить только с капитаном.
Она произносила каждое слово медленно, раздельно. Так беседуют с дурачками. Он продолжал настаивать:
– Скажи мне!
Настал ее черед смерить его взглядом.
