- В лесах под Костромой разбойников развелось видимо-невидимо, и чрез то дороги там небезопасны. А доносят, тамошний стрелецкий полковник с ними в заговоре: с проезжающих купцов берут воровские пошлины и делят меж собой.
- В Петрограде-на-Неве колдунья Лерка Новодворская на Твою Царскую Милость порчу навесть пыталась. Её повязали и в прорубь хотели спровадить, а она того - сбежала куда-то в лешачьи места.
- Казаки кубанские вновь в этом году ходили на Крым. Много селений разграбили и до сотни красных девок-татарок полонили, а хан Крымский пишет Твоей Царской Милости, чтоб этих разбойников-казаков к ответу призвать...
- Хан Крымский сам хорош гусь! Прошлого лета была татарва на Изюмском шляху и пограбили вдоволь на Белгородской Украине, а гетман их пропустил. Что еще?
- Да вот: что делать прикажешь с Евгенькой Киселевым?
- Кто таков?
- Из посадских. При Царе Михаиле Сергеевиче был царским бирючом, потом так - сам по себе. Как станет на лобном месте - и пошел голосить. Это ему не так, и то - не эдак...
- Стригольник?
- Никак нет. Стригольники - те, что с Гришкой Явлинским, а этот из жидовствующих. При прежнем Царе еще не такой буйный был, а как Твоя Милость воцарилась, совсем отвязался. Хает все твои дела и начинания. И что неправедно голову отсекли Малюте Скуратову, и что на Кавказе у нас одна беда за другой, и что на купцов-старообрядцев зря наезжали.
- Я воров казню! Вон моя сестра - королева аглицкая сколько латинцев в Ульстерском краю извела! А гишпанский Великий Инквизитор собственноручно тайных магометан в замке Гуантанамо пытает. А в германских землях ведьм и нехристей-свастов на кострах жгут. Того он и не замечает! Старообрядцы враги государству нашему. Не по уговору ли с ними Евгенька-вор действует?
- А те и рады такому горлопану. Говорил, что Твоя Царская Милость из ума выжил и аки лютый волк на людей кидаешься, что Царь Ирод и Навуходоносор у тебя в учениках будут, и ждет Твою Царскую Милость на том свете пламя адово...
- Язык резать ему, собаке!
"Есть ли нужда отрицать, что многие в нашем роду умирали смертью внезапной, страшной и таинственной? Пусть также не оставит нас провидение своей неизреченной милостью, ибо оно не станет поражать невинных, рожденных после третьего и четвертого колена, коим грозит отмщение, как сказано в Евангелии. И сему провидению препоручаю я вас, дети мои, и заклинаю: остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно.
(Написано рукой Гуго Баскервиля для сыновей Роджера и Джона, и приказываю им держать все сие в тайне от сестры их, Элизабет)".
Доктор Мортимер прервал чтение и посмотрел на Холмса.
- Так что вы от меня хотите?-спросил Холмс.
- Вы известный во всей Англии экзерцист. Во Франции, конечно, есть мсье Бертильон, но как практик вы... Я не позволил себе бестактности, сэр?..
- Так, самую малость... Стало быть, вы хотите, чтобы я взялся за это дело?
- Есть такая область, где бессилен самый великий подвижник.
- Вы намекаете, что мы имеем дело с самим Сатаной?
- Я этого не говорю.
- Не "говорю", но "думаю". Я борюсь со злом по мере своих скромных сил и возможностей, но восставать против самого прародителя зла будет, пожалуй, чересчур самонадеянно с моей стороны. Если мелкий демон вселился в чудовищную собаку - это одно, а если это Сатана или кто из его свиты принял облик собаки - совсем другое.
- А вот это как раз легко выяснить, - сказал я.-Если сэру Генри опасность угрожает только на территории Баскервиль-холла и его окрестностей, мы и в правду имеет дело с демоном масштаба приходского пастора, а ежели опасность будет давать знать о себе даже в Лондоне - сбываются ваши самые мрачные мысли.
- На сей раз вы правы, Уотсон, - ответил Холмс.-Я берусь за это дело".
Сэр Артур Конан Дойль "Баскервильская собака". Издание типографии "Ридерз-Дайжест", что в Саутворке - от пристани поворотя направо.
На берегах реки, которая когда-то именовалась Борисфеном, а с некоторых пор - по-славянски Днепром, в первозданной степной глуши ХХ века случайный путник под вечер мог наблюдать в общем-то обычную картину: небольшой отряд татар, только прошлым летом отпавших от Белого Царя, - один из тех, на какие разбиваются при отступлении крупные орды степняков, располагался на ночлег под открытым небом, с тыла защищенный рекой, а с переду - болотистыми зарослями очерета. Крымцев было около десятка; они расселись вокруг костра и ужинали острым сыром - брынзой и бастурмой, запивая кумысом. Ближе к реке паслись кони - не менее двадцати выносливых степных скакунов, и лежал, связанный по рукам и ногам человек в драной свитке и дорогих остроносых сапогах. Одежда выдавала в нем гетманского стремянного, а его вид и отношение к отдыхающим степнякам - недавнего пленника крымцев, совершающих мелкие набеги на приграничные крепости Украины.
Тем временем смеркалось. С реки поднимались тучи комаров, в травах верещали кузнечики, уже явственно виделись порхающие нетопыри, луна уже сияла меж двух обвисших туч, и ничто, кроме сгрудившихся у костра степняков, да полуистлевшего остова генуэзской галеры в нескольких сотнях саженей вверх по реке, не указывало на существование человека в этих местах.
Что-то встревожило лошадей, и когда они и люди тревожно поводили ушами, опасаясь дерзости волчьей стаи или внезапного нападения врагов, люди вспомнили о пленнике. Один из половцев подошел к связанному, грубо тронул его ногой. Пленный очнулся. Половец кинул ему без всяких слов небольшой кус брынзы, а потом окатил речной водой из пустого бурдюка из-под кумыса.
Пленный стремянной понемногу приходил в себя, жадно пережевывая единственную пищу за весь день. Он не мог воспользоваться руками, но ловко манипулировал языком и подбородком, захватывая куски раскрошившегося сыра. Это видимо понравилось накормившему его, и он похлопал пленника по плечам со словами: "Карош казак. Бачка тебя на своем коне повезет".
Ночью, когда степняки, исключая дремлющего дозорного, уже спали, он долго ворочался, пытаясь ослабить путы, и в бессильной ярости всматривался в тяжело дышащих после долгого пробега коней. Напрасный труд. Единственное, что ему удалось, это перевернуться на спину, и он долго смотрел на плывущие облака и ясно мерцающие звезды, которым в их божественной высоте дела никакого не было до смертных. И тогда молитвы в его устах, молитвы Христу и Богоматери Почаевской, сменялись проклятьями.
Меня привезли в крымский город Судак, что на самом море, где я был продан купцу из Солуни в числе еще тридцати товарищей по несчастью. Но прежде хочу поведать о дивной встрече.
Через два дня пути мы прибыли в большое селение, а лучше сказать стойбище со множеством шатров и загонов для лошадей и всякого мелкого скота. Меня привязали к толстому столбу посреди стойбища и трижды огрели кнутом, чтоб не вздумал бежать или порываться к побегу. Обессиливши под палящими лучами солнца, я был вынужден терпеливо сносить издевательства татарских детей, кидавших в лицо мне камни и целивших в меня из игрушечных луков камышовыми стрелами.
Нежданно я увидел среди степняков, спешивших по своим делам - о, Ладо! - мою незабвенную любовь Марию - так ее окрестили у нас. Она была служанкой у нашей купчихи-соседки в Горихиве. Вот уж четыре года с тех пор минуло, как мы первый раз встретились в ее каморке, пользуясь отъездом купчихи к умиравшему мужу в Путивль. Она была прекрасной чернокудрой девой в самом расцвете пятнадцати лет. Лишь несколько лет тому назад ее привезли в Горихив и продали с торжища, как басурманку. Я влюбился в нее безумно и мечтал сочетаться с нею браком, чему не препятствовала даже ее вера - она вскоре крестилась. Но она была рабыней, хотя и не скрывала знатности своего рода. Среди крымчанок помимо раскосых и широкоскулых девах - и кто только придумал звать их "красными девками половецкими"? - иной раз попадаются девы с тонкими чертами лица и благородством осанки - говорят, это потомки готов древних, бывших в степях еще ранее обров окаянных. Однажды ее едва не убили: она состригла волосы и принесла их в жертву какому-то своему божеству, а я и помочь ей ничем не мог. Наши нечастые встречи длились три
