Славяна. А сегодня он не играет. У него воспаление мозгов. Записку сожги. Твои Юрик и Андрюша».
Меня чуть не вырвало от этой записки. И это ещё друзья называются… Юрик и Андрюша, ха-ха!
— Кукушкин, повтори, о чём я только что рассказывала.
Неужели ещё тянется история? Мне казалось, что прошёл год.
Повторить я, конечно, не мог: ни слова не слышал.
— Тебе с твоими способностями только бы слушать и слушать. Учить даже не надо.
К горлу у меня подступает комок, когда Перепёлкина, аккуратно сложив записку, заворачивает её в белоснежный носовой платок.
Мне как-то наплевать, что меня сейчас по-настоящему похвалила историша, что она не сердится на меня и даже смотрит в мою сторону с хорошей улыбкой.
У меня сжало всё внутри, и я говорю, что в голову взбрело:
— А меня ни капли не интересуют ископаемые греки. Мне что сейчас интересно. Откуда я знаю, может, древних греков никогда не было? А их взяли и навыдумывали…
У историши глаза так и лезут на лоб, загораются огнём. Я знаю, она не переносит, когда говоришь своё собственное. Ей шпарь по учебнику, всегда будешь на коне.
— Завтра, милый мой, с родителями в школу! У таких порядочных родителей — такой сын! Откуда?
Ну ясно, родители у неё — вместо пушек!
Опять плюхнулся на парту, семь бед — один ответ…
Перепёлкина шепчет:
— Славян, что с тобой?
Но я как будто не слышу. Пусть спрашивает своих Юриков и Андрюш.
Начинаю поспешно думать, как полезу в тот самый тоннель и стану его исследовать. Когда окончательно его исследую, то превращусь в учёного. Может быть, в крупного… И мой портрет повесят в нашем классе. Прямо над доской. И все будут гордиться, что в этом классе учился крупный учёный Кукушкин. И никто не скажет правду, что Кукушкина не уважали в детстве. Отец говорит, что в детстве ещё ни разу как следует не оценили ни одного учёного, ни одного писателя. Наоборот, смеялись над ними, ставили двойки, вызывали родителей, обзывали невозможными…
Когда стану знаменитым, сразу перестану учиться. Тогда меня примут в академики и дадут мне чёрную шапочку. Я видел такую шапочку у одного старца на юге. Отец, затаив дыхание, сказал мне: «Академик!» Академик позвал его: «Коллега Кукушкин, рад вас видеть!» И меня тоже будут звать коллегой…
Врывается в уши голос историши. Она рассказывает про мифы Древней Греции.
Начинаю думать про своё вперемежку с мифами. Оказывается, какой-то Шлиман начитался Гомера и древних греков и… ого… отрыл Трою! Значит, она была на самом деле и Гомер её не придумал?.. Неужели и нас заметёт пылью и кто-то будет нас раскапывать?.. Троянцы, наверное, тоже не думали, что их заметёт, что в них будут сомневаться, а потом найдётся мальчик Шлиман… А Гомер их прославит в веках. Вот молодчага!..
Когда заметёт весь наш 5-й «б» и нас будут раскапывать потомки из двадцать девятого века, может быть, они тоже найдут наши кости и наши сочинения. Например, сочинение на тему: «Мой дом, моя школа». Кстати, у меня за него единица. Они прочитают и узнают, как мы жили в 5-м «б», о чём думали… А у меня единица… вот стыдно-то будет…
— Опять, Кукушкин, глаза пустые. Думаешь не на тему!
Но я успокаиваю историшу, говорю, что думаю как раз на тему:
«Нас всех заметёт пылью…» И всё такое.
Она уже кончила объяснять, поэтому улыбнулась. Вообще-то она ничего, строгущая, но отходчивая. А с нами так и надо.
— Славян, — опять мне шепчет Перепёлкина, — ты завтра никуда не идёшь? Вечером?
Я поворачиваюсь к ней лицом и, честное слово, впервые смотрю ей в глаза. И она на меня смотрит.
До чего же она разутюженная и разглаженная вся! Воротник на ней порхает, как белая бабочка, даже крылышками шевелит. А галстук совсем новый и такой уж красный и обстроченный — глазам больно. А коса… Вот бы Марьяне такую! Я б такую заплёл в два счёта. Коса до пояса…
— Завтра вечером, — говорю, — буду далеко отсюда. Я исчезаю…
Она не поняла:
— Как исчезаешь? — Глаза «шесть на девять».
Так ей всё и скажи.
Показываю рукой, как ползу в тоннеле, но она опять не понимает. Говорит:
— Жалко, что исчезаешь. Хотела тебя пригласить на мой день рожденья.
Кого? Меня? К ней домой?
Я свистнул.
После чего историша выгнала меня из класса. Тут как раз звонок с урока… чтоб ему на минуту раньше!
Пока стоял за дверью, решил, что больше сегодня в школе мне делать нечего. Все и так знают, что я заболел, хватит!
Из класса все вылетели, а я влетел. Там сидели Юрка с Андрюшкой. Они, оказывается, сегодня дежурные. Все наши помчались на физкультуру. Оказывается, у нас физкультура. Ну и хорошо — значит, я освобождённый от физкультуры по болезни.
Андрюшка встал ногами на парту, запустил в потолок какого-то летучего зверя. Ага, парашютист. Это его новая игрушка. У него этих игрушек — выше головы. Отец ему из плаванья привозит.
— Славян, зачем портфель берёшь?
— Сам знаю зачем. И вы знаете сами.
— Чего знаем-то? — удивились оба.
— У кого воспаление мозгов?
Они сразу посмотрели на пол, как будто потеряли там что-то, а потом хмыкнули в один голос. У Юрки уши покраснели.
Молодцы! Ради какой-то девчонки, даже хоть и Перепёлкиной, так сказать про друга…
— Да брось, Славян, обижаться. Это мы пошутили…
— Хорошенькие у вас шуточки. Возьмите себе на память. Привет!
— Куда ты?
— Домой. Я же заболел. Ну и память же у вас дырявая!
— Мы тебя проводим. Да, Андрюшка? — спросил Нырненко Пчелинцева и подхалимски посмотрел на меня. — Можно?
— Вы дежурные, — напомнил я.
— Попросим Перепёлкину. Она посидит за нас, — весело сказал Андрюшка. — Я её живо притащу. — И убежал.
Хорошенькое дело! Он уже распоряжается Перепёлкиной!
— Послушай, — сказал мне Нырненко. — А что мы подщедрим ей на день рожденья?
— Кому — ей?
— Привет! Она же и тебя пригласила!
— Как это — и тебя? Она что — и вас пригласила?
— Ну да, — говорит Нырненко. — Меня — в устной вежливой форме. Андрюшке прислала по почте письмо с открыткой. На открытке розы нарисованы. На конверте: «Андрею Александровичу». Откуда она его отчество узнала?
— В журнале! — механически говорю, а внутри всё так и воет, как волк. Юрку — устно и вежливо, Андрюшке — письмо по почте… Розы… А мне на уроке буркнула… Отвлекала меня, слушать материал не давала…
— Ну и катитесь со своей Перепёлкиной!
— Привет! Она твоя, а не наша. Сам в неё вчухался, а мы с Пчёлкой ещё и виноваты.
