сталкиваться с ним близко, говорить по душам; Эбсток должен был пуще других печалиться о судьбе своей дочери Инсил.
Сани заскрипели и остановились, колокольчики весело звякнули. Их тонкие голоса тонули в звоне большего колокола.
Он заставил себя открыть глаза и оглядеться.
Они проехали сквозь огромные ворота. Он узнал и ворота, и домик сторожа у ворот. За этими воротами он родился. По обе стороны от дороги громоздились теперь трехметровые сугробы. Должно быть, теперь они проезжали — да, конечно — через Виноградник. Впереди уже показалась крыша знакомого дома. Колокол, голос которого невозможно было забыть, звенел неумолчно.
Шокерандит погрузился в теплые воспоминания о тех днях, когда, еще мальчик, волоча за собой небольшие санки, бежал к парадной лестнице. На вершине лестницы стоял отец, в ту пору остававшийся дома, и улыбался, протягивая к нему руки.
Сейчас у парадных дверей стоял вооруженный часовой. Саму дверь на треть закрывала небольшая будка, где часовой прятался от холода. Часовой стукнул кулаком к дверь, раб открыл двери и занялся Лутерином.
В прихожей без окон на стенах горели газовые рожки, создаваемые пламенем нимбы отражались в полированном мраморе. Он немедленно отметил, что огромное, вечно пустое кресло унесли.
— Мать здесь? — спросил он раба. Раб молча вскинул голову и повел Лутерина к лестнице. Стараясь подавить всякие чувства, тот сказал себе, что должен был стать Владетелем Харнабхара — и Хранителем.
В ответ на стук раба голос пригласил его войти. Лутерин вошел в старый кабинет отца. В прежние годы он постоянно был заперт, и входить туда воспрещалось.
При появлении Лутерина старая серая гончая, у камина, подняла голову и спросонья тявкнула. В камине за решеткой шипели и трещали смолистые поленья. В кабинете пахло дымом, собачьей мочой и чем-то вроде пудры. За толстым стеклом окна лежали сугробы и раскинулся бесконечный немой мир.
Навстречу вышел седой секретарь; его стан с годами утратил гибкость, что придавало старику сходство с жестким сучком, способным, однако, к ходьбе. Приветственно пожевав губами, секретарь без ненужных проявлений любезности предложил Лутерину стул.
Лутерин сел. Его взгляд медленно блуждал по комнате, где по-прежнему было полно отцовских вещей. Взять хотя бы старинное кремневое ружье или огниво, картины и подносы, карты, медную лампу, астрономические инструменты. Моль и древесный червь хорошо потрудились над мебелью в кабинете. На столе секретаря стояло блюдце с засохшим куском пирога, вероятно, принесенным сюда еще накануне.
Секретарь опустился за стол и поставил локоть рядом с тарелкой с пирогом.
— Сейчас хозяин занят — близится церемония Мирквира. Но он должен скоро прибыть, — сказал секретарь. Потом, помолчав, кивнул и добавил, внимательно присматриваясь к Лутерину:
— Кажется, вы не узнаете меня?
— Здесь слишком яркий свет.
— Я прежний секретарь вашего отца, Эванпорил. Теперь я служу новому Владетелю.
— Вы скучаете по моему отцу?
— Трудно сказать, наверно, нет. И тогда, и теперь я просто выполнял административные обязанности.
Секретарь принялся разбирать бумаги на столе.
— Моя мать по-прежнему здесь?
Секретарь быстро взглянул на него.
— Да, здесь.
— А Торес Лахл?
— Мне неизвестно это имя, сударь.
Тишину в комнате нарушал только сухой шелест бумаг. Лутерин задумался, потом, когда дверь внезапно открылась, поднялся. Позвякивая поясным колокольчиком, в кабинет вошел высокий худой человек с узким лицом и черными усами. Запахнутый в плотный черный с коричневым плащ, он остановился, глядя на Лутерина сверху вниз. Лутерин принялся рассматривать незнакомца в ответ, гадая, кто он — явный или неявный враг.
— Что ж... вот ты и вернулся в мир людей, где, уходя, успел устроить немалый переполох. Добро пожаловать. Олигархия назначила меня сюда Владетелем — на должность, далекую от моего прежнего церковного сана. Я — глас государства в Харнабхаре. Климат ухудшается, а с ним ухудшается сообщение с Аскитошем. Как ты, возможно, уже заметил, нам поставляют провиант из Ривеника, в остальном военные связи несколько... ослабли...
Человек продолжал говорить, поскольку Лутерин не отвечал, а явно имел намерение слушать.
— Мы позаботимся о тебе, хотя не думаю, что тебе будет удобно жить в этом доме.
— Это мой дом.
— Нет. У тебя больше нет дома. Это дом Владетеля и всегда им был.
— Но благодаря моему поступку вы заметно разбогатели.
— Если говорить об имуществе, то да, это правда.
Повисла тишина. Секретарь принес бокалы с йядахлом. Лутерин взял один из бокалов, поразился глубине розового свечения напитка, но пить не смог.
Владетель, продолжая неловко стоять, одним глотком осушил половину бокала, выдав свою нервозность. Потом проговорил:
— Да, конечно, ты долгое время был оторван от мира. Значит, ты не узнаешь меня; верно?
Лутерин не ответил.
Досадливо хмыкнув, Владетель продолжил:
— Прародительница, ты не очень-то разговорчив, верно? Когда-то давно я был твоим военачальником, архиепископом-военачальником. Мое имя — Аспераманка. Я полагал, солдаты не забывают своих боевых командиров!
Тогда Лутерин заговорил:
— Ах, Аспераманка... «Пусть потеряют немного крови!»... да, теперь я вас узнаю.
— Невозможно забыть, как твой отец, возглавлявший в ту пору олигархию, приказал уничтожить мою армию ради того, чтобы удержать чуму за границами Сиборнала. Мы с тобой среди тех немногих, кому удалось избежать смерти.
Аспераманка пригубил йядахл и прошелся по комнате. Теперь Лутерин узнал даже обычную гневную складку бровей военачальника.
Лутерин поднялся.
— Я хотел бы спросить. Кем считает меня государство, святым или грешником?
Ногти Владетеля забарабанили по стеклу.
— После того как твой отец... умер, последовал период смуты в различных частях Сиборнала, населенных разными народами. С тех пор законы ужесточились — появились новые, которые должны провести нас через Вейр-Зиму, — но в ту пору все обстояло немного иначе. Сказать по правде, в тут пору народы испытывали особое чувство к олигарху Торкерканзлагу Второму. Его законы не пользовались... особой популярностью.
