– Ну и как?
– Похоже, настоящего капустника видели.
– Поздравляю.
– Это с чем еще? – подозрительно посмотрела Ксюша.
– Как с чем? Выходит, не совсем вымерла северная маната, да?
– Если бы! – жалобно выдохнула Ксюша и прижала руки к груди. – Никого там не поймали. И не нашли никаких следов. Сахалинские биологи туда специально ездили. Исследовали весь берег, даже на морское дно спускались в гидрокостюмах. Совсем никого не нашли.
9
Палый должен был вернуться с заставы вечером.
Обозленный агрессивными жалобами Ксюши, беспричинными рыданиями Маришки, глупым и порочным подмигиваньем Серпа Иваныча, я собрал свой маленький нелепый отряд и погнал его на Западную Клешню, глубоко врезающуюся в пролив Дианы. Поднимались мы на гору метрах в трехстах восточнее ледяной пещеры, где обляпалась Ксюша. В пещеру я решил заглянуть на обратном пути. Тяжелый возраст. Маришка пыхтела, отирала пот с нежных горящих щечек. Обсыпанная рыжей бамбуковой пыльцой Ксюша отставала. Только Серп Иваныч радовался:
– Я, Маришка, клянусь. Я с птичьего базара русалку совсем вблизи видел.
– Ну и что? – печально огрызалась Маришка.
– Так и торчали у нее груди. Как у тебя.
– Откуда тебе знать, как они у меня торчат?
Я не вмешивался в их перепалку.
Солнце. Ни ветерка. В небе голубизна, ни облачка.
Только мрачная гора Уратман безмолвно играла нежными колечками тумана.
Но с восточной стороны уже вдруг страшно, безмерно открылся океан – не имеющая границ и горизонтов чудовищная масса, веками подмывающая скальные берега. Сдувая с толстых щек рыжую пыльцу Маришка невольно выдохнула: «Как красиво». И вытерла невольные слезы. А я подумал: и в такой вот огромной чаше соленой воды не нашлось места какой-то морской корове? Жаль, Ксюша не слышала моих благородных мыслей. Ей замуж надо, подумал я, глядя под упрямо пригибающийся под ее красивыми ногами бамбук, а то вся эта чепуха со всякими запахами и с кривой массивной челюстью испортит ей жизнь.
Только на плече горы я понял, какого свалял дурака.
Острова есть острова, особенно Курильские, здесь нельзя верить цвету неба.
Чудовищная, исполинская стена тумана надвигалась с океана. Полураздетые девчонки и одна штормовка на четверых – вот все, что мы имели. Ни воды, ни тепла. И по склону в один час вниз не спустишься, потому что крутизна, бамбук торчит пиками. Сейчас упадет влажный туман, дошло до меня, и тропа в одно мгновение станет невидимой, непроходимой. Потому и крикнул Серпу: «Давай вниз!» И он спорить не стал. Он лучше всех понимал, чем грозит нам ночевка в тумане. И Маринка так же не споря двинулась вслед за ним. Протеина в Маринке больше, чем мозгов, с нежностью подумал я. О Ксюше такого не скажешь.
А исполинские белые башни, отражая солнечный свет, надвигались с океана на остров абсолютно бесшумно. Они теперь были выше горы Уратман, выше далекого пика Прево. Они достигали небес, и я знал, как холодно и темно станет, когда эти невероятные блистающие на солнце башни обрушатся на заросли бамбука.
– Торопись! – заорал я, и Серп выплюнул недокуренную сигарету.
– Меня из-за вас еще судить будут, – для убедительности добавил я.
– Это почему? – испугалась Маришка.
– Две глупых практикантки и старый придурок. Не дай Бог, с вами что случится. Из тюрьмы не вылезу. Ты, небось, еще девственница?
– А я виновата? – зарыдала Маришка.
И в этот момент обрушился на нас влажный холодный туман.
«Как в леднике у Палого», – глухо пискнула где-то рядом Ксюша. Я машинально повел рукой и натолкнулся на теплую грудь Маришки. Убирать не хотелось. Серп, кажется, не преувеличивал.
– Ксюша, ко мне!
– Что я вам, собака? – отозвалась невидимая Ксюша.
– Держись рядом, а то вылезешь на обрыв. Костей потом не соберешь, – зря я ей напомнил про кости. – Серп, держи ее.
– А за что держать?
– За что поймаешь, за то и держи.
Возня. Влажный звук пощечины.
«
Меня от этого плачущего голоса мороз пробрал. «Кто это там бормочет?» – заорал я.
«
10
К счастью, она ошиблась.
Часа через три, дрожа от холода, мы все-таки спустились на галечный пляж, залитый солнцем и увидели вход в ледник. От воды метров пятнадцать, валялись бутылки и презервативы. И запашком не слабо несло.
Примяв куст шиповника, я полез к темному входу.
Нежные ягоды сами просились в рот, но запах тления мешал.
Очень даже сильно мешал запах тления. Даже Серп остановился у воды, а Маришка вообще отбежала к базальтовым ступеням, спадающим в отлив.
Ксюша не ошибалась. Груда массивных, будто отлитых из серого олова костей, только еще более плотных, валялась на ледяном полу. Ребра и мощный костяк с обрывками серого разлагающегося мяса. Умирающий зверь вполз в пещеру, наверное, тут Палый и добил его. Об этом говорили рубленые раны на черной толстой коже, морщинистой, как дубовая кора.
– Да замолчи ты!
Ксюша, рыдая, переборола вонь и страх.
В смутном прорывающемся со входа свете она, рыдая, как вдова Одиссея, обманутого сиренами, бродила по грязному льду, зажав пальцами нос. Вы только посмотрите, вы только посмотрите, всхлипывая, бормотала она. Вы только посмотрите… Это же ласт маната… Видите, копытце?…
– Копытце? У русалки? – подал голос Серп Иваныч.
Он тоже поборол вонь. Не так уж и сложно, впрочем, потому вонь в пещере от его присутствия только усилилась.
– Ой, – ужаснулся он, – правда, копытце! Как у какого-то лошаденка. То-то русалка из воды высовывалась и ржала. Я думал, она меня унижает. – И вдруг все понял: – Ты погоди, погоди. Это что же получается? Выходит, нам Пашка скормил русалку? Утопленницу?
Сказкин слышал, как шумно вырвало на берегу Маришку, но остановиться не мог:
– Я его убью! Тут не Африка.
– А сам говорил – вкусно.
– По пьяни и обману я это говорил, любой суд признает.
– Да, ладно, не переживай. Не русалку мы, а корову съели.
– Какую еще корову? Откуда на Симушире коровы?
– Да морскую корову.
– А-а-а, морскую, – протянул Серп, будто все сразу разъяснилось, будто он не раз едал подобных коров. – Замолчи ты, Ксюша. Слышала, что начальник сказал? Это мы морскую корову съели.
– Потому и плачу.
– Да чего жалеть? Не русалка.
– А-а-а! – в голос зарыдала Ксюша и с берега тонким ужасным воем ответила ей перепуганная Маришка. – Мой папа теперь застрелится.
– Это из-за такой-то дуры? – не поверил Серп.
– Он не из-за меня… Он из-за коровы застрелится…
– Из-за этой вот утопленницы с копытами? – не поверил Серп. – Да я твоему отцу поймаю утопленницу еще потолще. Вон такую, как Маришка. На отлив иногда выносит, на радость рыбам.
– Ага, потолще… – рыдала Ксюша.
– Да какую захочешь, – цинично предложил Серп.
– Ага, какую захочу! Подайте мне лучше… Вон ту кость… Ага… Да берите руками… Нет, лучше челюсть…
– Ни хрена себе, челюсть! – обалдел Серп. – То-то русалка ржала, когда меня увидела!
– Видите, какая массивная… – сквозь рыдания объясняла Ксюша. – И с длинным симфизисом впереди… И зубов нет… Ни одного… Не было их у капустника… А вы, Серп Иванович, потом… Вы потом подпишите протокол осмотра?
– Это еще зачем?
– Я его представлю на Ученый совет… – Ксюша, наконец, сглотнула рыдание. – Я по этим останкам… Это же такая находка… Такая… Такая… – никак не могла подобрать она нужное слово. – Я по этим остаткам докторскую сделаю…
– А Пашка? – струхнул Серп. – Он что, в тюрьму?
– А зачем убил капустника?
– Да чтобы ты не голодала, дура!
11
Палого мы раскололи в тот же вечер.
– Ты, Ксения не очень разоряйся, – просто ответил он. В отличие от Сказкина, понимал, что возмущаться не следует. – У вас город. У вас кино, друзья,
