При первой возможности, как только они достигли безопасных мест, Филипп хотел было оставить Хелен в монастыре, но она, несмотря на клятвенные заверения, что он при первой возможности вернется за ней, и невзирая на всю свою внешнюю холодность к нему, вдруг взмолилась не бросать ее, заливаясь слезами и даже стала на колени перед ним. Не помогли никакие уговоры. А буквально на следующий день им всем пришлось спешно уходить – мятежники настигли их и здесь.
Последовали новые скитания по опасным дорогам, затем де Альми присоединился к таким же, бежавшим с севера рыцарям, горящим желанием драться, а его спутница – к следовавшим за ними членам семей.
Их отряд не поспел к Вернею. После известия о победе, они все перепились на радостях, даже Хелен словно бы излечилась от тоски и отчаяния.
Но радость была недолгой.
Затем они отступал вместе с разбитыми войсками герцога Нормандского и беженцами.
Во время ночной скачки Шмель сломал себе спину, и Филипп со слезами отвернулся, когда солдат ударом топора пресек жизнь не раз спасавшего его коня.
В итоге он оказался в Ля-Фер. Он вовсе не собирался надолго задерживаться тут, он только хотел оставить Хелен в здешнем женском монастыре – до этих краев, как ему представлялось, бунт не докатится. Но не тут то было. Не успел он сообщить Хелен, что, даже если она изойдет слезами, ей придется дожидаться его возвращениями за надежными стенами обители, враги, как всегда неожиданно, подступили к городу. Не могло быть и речи, чтобы оставить девушку в монастыре – святые сестры сами едва успели укрыться в крепости.
Волей – неволей Филипп присоединился к гарнизону.
Сил попытаться отбить чернь не было, даже сделать вылазку при столь мизерном числе защитников было бы бессмысленным самоубийством.
Оставалось беспомощно наблюдать, как враг не спеша берет Ля-Фер в кольцо, и ждать приступа.
Филипп вздрогнул: над крепостью зазвучал голос рога.
Он бегом бросился к башне, в число защитников которой входил, и где дневал и ночевал. У входа уже оказался Шантрель, сопровождаемый несколькими стрелками и командиром ополченцев. Они быстро поднялись наверх, где дозорный, надрываясь, трубил в рог.
В лагере врага наблюдалось непонятное оживление. Вскоре, правда, оно улеглось, и капитан, фыркнув, уже хотел уйти прочь.
«Белый флаг!» – послышался чей то крик. Действительно, со стороны осаждающих к ним двигалась группа в полдюжины человек, над которыми развевалась привязанная к протазану белая тряпка.
Вперед вышли двое. Первый – высокий, толстый, заросший бородой до глаз, в кольчуге доходящей до колен и начищенной так, что слепила глаза.
Второй – маленький, тощий человечек, с острым, каким-то крысиным личиком, облаченный в парчовый камзол. Поверх камзола был накинут длинный, сшитый из больших кусков разноцветного шелка плащ, волочившийся по земле.
Не доходя до стены шагов пятьдесят, оба остановились, и между ними возник короткий, но бурный спор. При этом мозгляк – должно быть, именно он был главным в этой паре, буквально набрасывался на бородатого.
После чего они продолжили путь, при этом толстяк уныло плелся позади гордо выпятившего грудь коротышки.
Вот они подошли почти вплотную к валу. Крысомордый сложил ладони трубой.
– Я протонотарий провинции Артуа Клод Фламини, слуга госпожи нашей Светлой Девы, – голос у карлика был неожиданно густой и звучный. Я хочу говорить с начальником гарнизона!
– Я начальник гарнизона, шевалье дю Шантрель! Чего тебе надо? – перегнулся через парапет капитан.
– Склонитесь перед волей великой владычицы нашей! – провозгласил мозгляк. Сдайте крепость.
Среди защитников пробежал смешок.
– Светлая Дева, посланница Господня, обещает всем свою милость! Вы уйдете отсюда с оружием куда угодно, вас не будут преследовать. А кто пожелает – сможет вступить в ее непобедимое богоносное воинство.
«Очень им нужен этот городишко, – подумал про себя Филипп. Похоже, мы им здорово поперек глотки стали!»
– Никогда я не сдамся этой вашей поганой потаскухе! – взревел дю Шантрель. – Cunnis la cannis![28] Убирайся к Дьяволу, скотина, если тебе больше нечего сказать!
Ожидали проклятий, угроз, но ничего этого не последовало. Развернувшись, посланник Девы резво побежал прочь, за ним припустился здоровяк.
Кто-то из стоявших на стене вооруженных горожан издевательски засвистел им вслед, другой выкрикнул похабное словечко.
– Может, пристрелить их обоих? – спросил стоящий рядом солдат, примеряясь натянуть арбалет.
– Не надо. Хоть и простолюдины, а все же парламентеры, – процедил Шантрель.
Да и потом – бесполезно. – Готовьтесь к штурму, – решительно бросил он, поправляя шлем, и, развернувшись, резво сбежал вниз – отдавать распоряжения.
Филипп остался – уходить ему было некуда. Ведь именно эту башню он должен был защищать в числе других бойцов.
Он только спустился в нижний каземат, где уже собралось полтора десятка солдат и ополченцев.
…Спустя несколько минут Ля-Фер уже напоминал разворошенный муравейник.
Отовсюду слышались топот сапог, звон оружия, туда-сюда бегали люди.
По главной улице прошла колонна горожан числом около ста, одетых в извлеченные с чердаков и из сундуков доспехи и вооруженных алебардами, топорами и наскоро выкованными в городских кузницах пиками.
Среди них то тут, то там мелькали монашеские одеяния – по воле местного настоятеля все братья знакомые с военным делом, были поставлены в строй.
Люди тащили к стенам бревна и охапки поленьев, подтаскивали бочки со смолой. Десятка полтора женщин, выстроившись цепочкой на лестнице, поднимали на стену дрова и камни.
Из переулка появилось новое подразделение городских обывателей с луками и арбалетами.
За ними семенили оба городских цирюльника – уже совсем седые старики, сопровождаемые подмастерьями, несшими инструменты и чистое полотно. С десяток немолодых монахов громко пели молитвы, подбадривая осажденных. Когда начнется бой, они будут заниматься ранеными и провожать в последний путь тех, кому цирюльничье искусство будет уже без надобности.
…Штурм Ля-Фер начался спустя два часа.
…Зоргорн в одиночестве прогуливался по одной из террас, находившихся на самой вершине восьмиугольной двадцатитрехьярусной башни южного крыла дворца. Весь уйдя в себя, он размышлял над тем, что волновало его уже очень давно.
«Мы, увы, слишком мало знаем. И, что многократно хуже, все меньше обращаем внимание на то, чего не знаем, и все более упиваемся тем, как много знаем. Может быть, нам просто не хочется обращать внимание на то, что нам непонятно? Это уязвляет нас; нам неприятно, что есть нечто, недоступное нашему разуму… Тем более, что кажется, будто это какие-то почти незаметные мелочи, а значит, и обращать внимания на них не стоит. Зачем это нам, если наше могущество и так велико, как никогда.»
…Да, они обладают великим могуществом. Даже если взорвется их Солнце, Мир не пострадает ни в малейшей степени, ибо на пути космического огня тут же будет воздвигнут непреодолимый барьер.
Но ведь и Первое Поколение тоже обладало неслыханным могуществом и колоссальными познаниями. Но настал день, и оказалось, что это все бессильно спасти их.
«Не случится ли так, что однажды наше Поколение тоже столкнется с чем-то, против чего окажется безоружным? И произойдет это именно потому, что когда-то мы прошли мимо какой-нибудь досадно непонятной мелочи…»
А сколь же многое неизвестно им!
Почему на одни миры удается воздействовать довольно легко, а в других все их попытки словно
